— Молчи, большевистская морда! — пригрозил полковник. — Нельзя унести далеко два пуда золота. Здесь оно где-то схоронено. Все вы заодно с красными. Эгей, есаул, поджигай дома смутьянов!
Казаки, не слезая с коней, ломали сухую дранку с крыш базарных балаганов и ларьков; спичек и у дутовцев было мало, одной зажигали несколько факелов, горящих почти бесцветным в лучах солнца огнем. Жители все еще не верили, что сбудется угроза полковника, но когда казаки помчались карьером по улицам, кидая факелы на соломенные крыши амбаров и сараев, то завизжали дети, хватаясь ручонками за материнские юбки, запричитали, как на кладбище, женщины, даже седобородые старики заплакали, протягивая с мольбой к полковнику руки.
Густой серо-черный дым пополз над поселком широкими волнами, то круто всплескивая, то припадая к земле.
— А-а-а!.. Погибаем!
— Корова сгорит!..
— Ой, господи, спаси от беды!..
— Аллах всемилостивый!..
В этот момент к полковнику подошел Дмитрий Скворцов, бледный, будто мелом вымазанный, но стройный, как струна натянутый.
— Г-господин полковник, народ не виноват! Это я, кассир конторы прииска, добровольно отдал ключи Хисматулле.
Антонов всякое видывал, но на этот раз вздрогнул от растерянности и спросил наивно:
— Почему?
— Моего брата Ивана Скворцова вы повесили! Это моя месть. И я за большевиков.
— Тебя тоже повесим! — спохватился полковник. — Эй, хорунжий, крути ему руки! Сейчас вздернем, если не скажешь, где золото.
— Далеко! Там, в горах! Б-больше ни слова от меня не услышите!
— Услышим! Хорунжий, эй, дери его шомполами! Повесить всегда успеем.
Ветер бросил в перекошенный от ярости рот полковника густой клок дыма, и Антонов закашлялся, повернул коня, поскакал прочь. Как только он скрылся, казаки швырнули факелы в канавы и неторопливо затрусили вслед за ним.
13
Средь ясного дня вдруг потемнело небо, и вся земля окрест, с лесами, горными хребтами, реками, притихла, будто погрузилась в сонное оцепенение, а через мгновение содрогнулась — стремительно разбушевался ураган, вздыбил тучи песка и пыли, согнул дугою вершины деревьев, завыл-застонал в ущельях, избороздил крутыми волнами реку Хакмар, и она заметалась в берегах, как птица, спасающаяся от хищника-ястреба на свистящих в полете крыльях.
Суеверные всадники Кулсубая в испуге озирались: не к добру… Вспомнились предсказания старцев, что когда настанет светопреставление, то из-за горы Каф примчатся всесокрушающими ураганами бесы — шайтаны. Не ведавшие страха в бою воины, оробев, бормотали молитвы, размахивали обнаженными саблями, подбадривали друг друга криками:
— Эй, провались, мальгун![24]
В кромешной тьме лошади спотыкались о корни деревьев, о камни, шарахались с тропы в кусты, пронзительно ржали.
И у гордившегося хладнокровием Кулсубая озноб заледенил спину. Мулла Мазгар, бросив поводья, подняв трепещущие руки к лилово-черным небесам, молил всевышнего о спасении.
Ураган затих так же внезапно, как начался, но еще долго падали с высоты сорванные с деревьев листья, жгуты травы, моросила, как мелкий дождь, пыль. Деревья время от времени вздрагивали, будто еще не опомнились от беды. И вскоре небо засияло, как чисто вымытые стекла в окнах родного дома.
Всадники, искренне верившие, что их молитвы и заклинания усмирили нечистую силу, повеселели. Послышались и шутки, и смех. Никто не стыдился, что струсил, — наоборот, люди гордились, что хоть и боязно было на душе, но успели выхватить сабли и отогнать шайтанов. Музыканты заиграли на курае, и усталые кони подтянулись, зашагали быстрее, стройнее, как на параде. Запевалы начали песню:
И всадники подхватили дружно, могуче:
И откликнулось эхо в лесах, в горах, наполняя песню задором, уверенностью:
Кулсубай, как и его всадники, верил в заклинания, пророчества, легенды, наговоры и теперь все еще не мог успокоиться. Жадно вслушиваясь в слова песни, он горько усмехался и безмолвно оплакивал бесцельно прошедшую молодость. Нет, правда, он хотел счастья своему народу, но постоянно чувствовал себя на распутье. «А белым днем заблудишься, если забудешь родное поле». Всегда Кулсубай шел напролом, не умел выждать, осмотреться. Сейчас, с благословения Валидова, он получил обратно свой отряд особого назначения вместе с муллою-комиссаром Мазгаром. Казалось бы, надо радоваться, а он тосковал… Повернувшись к мулле, ехавшему неподалеку, он спросил негромко: