— Почему жертва? — спросил Иволгин, назвав себя.
— Хе, почему?! Вижу, гвардия не прочь пошутить в свободное от боев время, — проронил Драгунский и опять скользнул взглядом по ордену. — Люди историю творят, на рейхстаге свои имена высекают. А мы здесь небо коптим. Вот так-то...
Они помолчали. Потом Валерий Драгунский стал вводить новичка «в курс дела», показывать, кто стоит в кузове грузовика.
— Черный с усами — это командир дивизии полковник Кучумов. Герой бездействующего Забайкальского фронта!
— А это кто? Не комбат? — Иволгин кивнул на пожилого, лысеющего майора с гладким выпуклым лбом. Вид у майора был совсем гражданский, домашний: гимнастерка сидела на нем свободно, вместо портупеи через плечо перекинут ремень с кобурой от пистолета. «Пустая», — отметил про себя Иволгин.
— Это наш замполит Русанов, — ответил Валерий. — Ветрова нет, он в госпитале печенку лечит. Комбат у нас геройский — Красное Знамя имеет за Халхин-Гол. Попади он к вам на запад — генералом давно бы стал. А здесь зачах. — Лейтенант грустно улыбнулся. — На рентгене у него, говорят, японцев нашли в печенках. Не веришь? А кто же, по-твоему, у него в печенках должен сидеть?
Драгунский все время поглядывал на девушку, сидевшую около майора Русанова, подавал ей какие-то знаки, но она, казалось, их не замечала.
— Фасон держит, — кивнул он, — Наш санинструктор.
— Ну, вы это как-нибудь переживете, — улыбнулся Сергей.
На грузовик поднимались все новые ораторы, говорили о завоеванной победе, о героях фронта, водрузивших над рейхстагом боевое знамя, но, вслушиваясь в их речи, вглядываясь в огрубевшие на ветру и солнце солдатские лица, Иволгин невольно почувствовал, что в этой большой радости, охватившей всю дивизию, чего-то недостает. Ему вспомнился выпускной вечер в училище, разговор с дирижером, и он подумал: «Венца недостает, венца».
Когда митинг подошел к концу и комдив хотел закрыть его, неподалеку от Иволгина кто-то громко кашлянул. Над головами сидевших солдат медленно поднялся коренастый старшина и, тронув седоватые свисающие вниз запорожские усы, солидно кашлянул еще раз.
— Это наш Цыбуля, — кисло усмехнулся Драгунский.
— Я не знаю, що це будэ — чи упрос, чи слово... — начал старшина, потерев ладонью крепкую шею. — Но за Европу нам всэ как будто ясно. Гитлеру капут, полякам та чехам и прочим славянам — свободное життя. А як будэ туточки — на Востоке? Кто будэ освобождать Азию? Личный состав интересуется...
Раздался сдержанный гул голосов, потом наступила тишина. Сотни пар глаз: серых, черных, голубых, синих — сверлили стоявшего на машине Кучумова: вопрос этот волновал, видимо, не одного Цыбулю. Но что мог ответить комдив? Он обвел глазами ближние сопки с черневшими там траншеями, ходами сообщения, дзотами, поглядел в дрожавшую в сизом мареве даль, будто искал там ответа на столь трудный для него вопрос.
Молчали сопки. Молчали степные травы.
Полковник неловко улыбнулся, потешно развел руками, произнес с хитроватой усмешкой:
— Слепой сказал: «Побачим!» — И взмахнул рукой: — Музыка, играй!
Над широкой падью, над сопками Даурии поплыли звуки шатровского вальса. Много раз слышал его Иволгин, но эта грустно-торжественная мелодия нигде, пожалуй, не ложилась на сердце так ладно и кстати, как здесь — в просторной травянистой степи с синеющими вдали маньчжурскими сопками.
Драгунский повел Иволгина в кружок, где стоял с офицерами замполит батальона. Представляться в такой момент было трудно, но служба есть служба. Иволгин остановился напротив замполита, доложил о прибытии по всей форме, полез в карман за командировочным предписанием.
— Не понял вас. — Майор из-за шума ничего не расслышал, приложил ладонь к уху, шагнул поближе к Иволгину. — Вам кого?
— Это новый командир взвода, прибыл к нам с фронта, — прокричал Драгунский.
— С фронта? И в такой день! — воскликнул обрадованно Русанов.
— Из училища, — смущенно поправил его Иволгин, но Викентий Иванович не хотел принимать во внимание эту поправку.
— Прилетели вместе с такой великой радостью! В хороший денек прибыли. Будто на своих крыльях принесли нам эту великую радость!
— Тем более что у этого самого младшего лейтенанта птичья фамилия — Иволгин, — поспешил вставить Драгунский и захохотал.
Девушка с медицинской эмблемой на погонах молча стояла около замполита. В ее лице, как заметил Иволгин, было странное несоответствие: волосы светлые, как лен, а глаза темные-темные — прямо как у дрозда.