Оглушенный взрывом, Иволгин проталкивался через гомонящую толпу к перрону. У него шумело в голове, путались мысли. Хотелось узнать, как там дела у Бухарбая — захватил ли он депо? К Бухарбаю на помощь прорвался со своим взводом Драгунский. Потом Сергей подумал об Ане и Посохине, и тяжко стало у него на душе. Ранения у обоих, кажется, серьезные.
Протяжно засвистел паровоз, лязгнули буфера — дробный металлический цокот покатился к хвостовому вагону. Эшелон с танками медленно протискивался к забитому толпой перрону.
А на перроне — все теснее и теснее.
— Вансуй! — кричали китайцы.
— Мансе![39] — вторили им корейцы.
— Льенсо монам![40] — скандировали вьетнамцы.
Людской поток прижал Иволгина к платформе эшелона, на которой возвышался танк и виднелся прикрученный тросами виллис комбрига. У борта стояли Державин и Волобой, приподняв руки, приветствовали гомонившую на разных языках толпу.
У платформы Иволгин увидел многих уже знакомых ему людей. Над толпой показалась голова Ван Гу-ана. К нему жался Ю-ю, справа болезненно улыбалась кореянка Ок Сун. Рядом с ней стоял смуглый парень в белой рубашке с широченными рукавами. Это был, по-видимому, ее найденный жених Цой Сен Гук. Девушка держала его за руку, будто боялась снова потерять. Увидев Иволгина, кореянка что-то крикнула ему. «Наверное, спрашивает, где Аня...» — догадался Сергей.
К Иволгину пролез сквозь толпу Ван Гу-ан и с помощью Ю-ю стал просить разрешения взять для своего партизанского отряда семнадцать винтовок, которые они отобрали у японских охранников.
— Берите, берите — они вам пригодятся, — согласно кивнул Иволгин и полез вместе с Ван Гу-аном и Ю-ю на платформу.
Вслед за ними на платформу бойко вскочил невысокий проворный лейтенант с перекинутым через плечо пестрым маскхалатом. От него не отставал немолодой скуластый китаец с реденькой бородкой. На нем синяя изрядно потертая куртка — даньи, на ногах веревочные тапочки, на боку японский маузер. Лейтенант отыскал глазами генерала и быстрым шагом направился к нему.
— Товарищ генерал! — обратился он и торопливо изложил, по какому делу прибыл. — Разведчики из воздушного десанта захватили на станции большой японский склад с оружием и боеприпасами, выставили охрану. Китайские партизаны просят дать им склад. Как быть?
Пока Державин уточнял, что за склад захватили разведчики, китаец в синей куртке о чем-то переговорил с Ван Гу-аном, и они вместе подошли к генералу, низко поклонились.
— Они предлагают дать нам за оружие сорок бочек ханшина и триста мешков риса, — пояснил со смехом Викентий Иванович.
— Это что еще за торговля! — возмутился генерал.
— Посмотрите, они уже тащат нам плату! — засмеялся Волобой, показав рукой правее чадившего депо, где копошились в дыму китайцы — катили к эшелону бочки, несли мешки.
— Вот додумались! Да за кого они нас принимают? — поморщился Державин и окинул долгим взглядом кипевшее людское море. Перед глазами мелькали смуглые лица, широкополые и конические островерхие шляпы, белые панамы, травяные плащи. «А ведь эти люди, собранные чуть ли не со всех концов Азии, просидевшие около месяца в темных вагонах хинан рэсся, совсем, наверное, не знают, кто мы такие, откуда взялись и какие перемены произошли на белом свете за последние три недели. Откуда же им знать?» — подумал Державин.
Решили провести митинг.
На платформу из Штабного вагона вынесли гвардейское знамя бригады. Распластался на ветру трепещущий шелк, сверкнул золотой венчик. Сотни пар глаз смотрели на алое полотнище, на изображенного на нем человека.
— Это Ленин! — негромко сказал Иволгин стоявшей рядом с ним кореянке. И слово это пошло все дальше, дальше по забитому людьми перрону, полетело по всей площади.
— Дорогие друзья! — начал Державин. — Мы пришли к вам из страны Ленина. Четыре года мы изгоняли врага с нашей родной земли, вызволяли народы Европы из фашистской неволи. Мы потеряли миллионы людей. Тысячи городов наших и сел лежат в развалинах. Нет меры людскому горю, людским слезам, пролитой крови.
Генерал говорил медленно, чтобы Русанов успевал перевести его слова этой разноликой, разноязычной толпе.
— Не каждому дано в минуты бедствия и тяжкого горя думать о горе других, — продолжал генерал. — У советских людей своя натура. Освобождая Европу, мы не забывали и про Азию. Нет, не забывали! И мы пришли к вам — вышвырнули заморского дракона с ваших земель, принесли вам свободу!
Когда Русанов перевел эти слова, людское море ухнуло, заходило, заколыхалось зыбучими волнами.