Комбат Ветров с биноклем высунулся из траншеи — по нему тут же ударили японские снайперы. Битым стеклом оцарапало комбату губу.
— Подходи! Стреляй, подлюка! — крикнул из траншеи Драгунский.
Державин пробасил в телефонную трубку:
— Спокойно, спокойно. Больше выдержки.
Японцы остановились, недвижимо постояли на месте, потом повернули вдоль границы и скрылись за сопкой. Видно, уже в пути получили поправку: Сталинград захвачен немцами пока не полностью...
На границе стало потише лишь после того, как закончились бои в Сталинграде. Державину вспомнился февральский вечер сорок третьего года. На Бутугур прибыл командующий Забайкальским фронтом Ковалев и привез с собой нового командира дивизии — Кучумова. На границе в тот день стояла вот такая же тишина. В траурную темноту погрузилась приграничная станция Маньчжурии, будто в плен попал не гитлеровский фельдмаршал фон Паулюс, а сам командующий Квантунской армией японский генерал Ямада.
Ковалев тогда сказал Державину:
— Наградил бы я тебя, Георгий Ферапонтович, медалью «За терпение», да жалко, нет у нас такой медали.
После перевода в Читу, в штаб фронта, Державин частенько наезжал в свою дивизию. Выезд на запад надолго разлучил его с Забайкальем. Теперь он в душе благодарил судьбу за то, что она снова вернула его в родные места. Здесь все было таким же, как и два года назад: те же сопки, подернутые легкой дымкой, та же зеленая падь Урулюнгуй, пересеченная древним Валом Чингисхана. А вон и заросший ковылем Бутугур — господствующая над местностью приграничная сопка, возле которой и расположился батальон капитана Ветрова.
Машина подкатила к заросшей травой землянке, оттуда выбежал сияющий Викеша — без пилотки, застегивая на ходу ремни. Был он в просторной, будто сшитой навырост, гимнастерке, в больших с широкими голенищами кирзовых сапогах.
— Наконец-то пожаловал! — воскликнул он, раскинув в стороны руки. — Позволь-ка, друже, обнять твои генеральские плечи.
Они обнялись, расцеловались, пристально поглядели друг на друга.
— А ты все такой же красавец, — пошутил Державин. — Только лоб вроде повыше поднялся — на целую ладошку.
— Ничего не попишешь, редеет шевелюра. Вода здесь такая.
— Да, батенька ты мой, вода течет, время бежит.
— И снега метут. Эвон сколько снегу подсыпали на твою голову зимние метелицы, — добавил Викентий Иванович и повел гостя по ступенькам в свое подземное жилище.
В землянке, как успел заметить на ходу Державин, было все так же, как и два года назад: всюду книги, журналы, подшивки газет — и на койке, и на тумбочке, и даже на полу у жестяного бачка с водой. А на стене, заклеенной газетами, приколот нарисованный карандашом миниатюрный портрет знаменитого хабаровского тигролова Богачева, с которым до войны дружил Викентий. Ниже — фронтовая фотография его, Державина. Под ней шутливая надпись:
«Лысому — от седого».
Они сели за колченогий, заваленный газетами стол, еще раз оглядели друг друга, и оба подумали об одном и том же: как быстро катит время! Давно ли они познакомились? Это было недалеко от Спасска, В батарею, которой командовал Державин, прибыл из Хабаровска молодой ясноглазый комиссар Русанов. Они вместе штурмовали Спасск. «И на Тихом океане свой закончили поход». Тогда им обоим вместе было пятьдесят. А теперь одному Державину побольше. Голова у него как будто вся в снегу. На лице глубокие морщины. Брови стали остистые, широкие. Одна почему-то сломалась.
— Что с бровью? — спросил Русанов.
— Пустяки. Осколком... Фашист хотел отправить на тот свет. Ну да не будем настроение себе портить. Сегодня ведь Парад Победы!
Державину действительно не хотелось рассказывать о том, как он воевал на западе. Об этом как-нибудь в другой раз. Приятнее было вспомнить далекие молодые годы, прожитые вместе с Викентием Русановым. В боях крепла их дружба. После войны комиссар батареи потащил своего командира к себе в Хабаровск в гости. Целый месяц прогостил Державин у своего друга. Они ходили на охоту, ездили на Амур рыбачить. А в конце месяца были уже не просто друзьями-сослуживцами, а даже родственниками: Державин женился на сестре Викентия — Поле.
Потом они виделись реже. Викентий демобилизовался и вскоре укатил в Москву учиться. А Державин поехал туда, где стоял его полк.