Едва Иволгин подошел к веселому матросскому кружку, как свистнул паровоз и матросы с криком «Полундра!» устремились к эшелону. Один плечистый матрос, пробегая мимо Иволгина, едва не сбил его с ног. Фигурой он был как будто похож на Чайку: такая же крутая шея, оттопыренные в стороны, будто вывернутые, локти.
— Чайка! — крикнул Иволгин, рванувшись за ним.
Матрос вскочил на ступеньку вагона, обернулся, показав в широкой незнакомой улыбке редкие зубы, сказал глуховатым голосом:
— Обозналась, пехота. Чайки над Байкалом — вон они!
Из теплушек полилась песня:
С высокого берега, по которому был проложен железнодорожный путь, песня падала на зеркальную гладь озера и утихала, будто растворялась в воде:
Иволгин вернулся в свой вагон невеселым, задумчивым. Похожий на Чайку матрос разбудил воспоминания о первом военном лете — горьком, дымном.
...Утренний лес окутан густым сизым туманом. Березы и осины словно замерли, чуть слышно шуршали сосны, разбросав в стороны свои разлапистые ветви.
Спавшего на пахучей сосновой хвое Сережку разбудил прибежавший откуда-то Игренька — батькин конь. Он тревожно храпел, греб копытами землю.
— Игренька, Игреня-а, — потянулся к нему спросонья Сережка.
Конь притронулся губами к знакомой руке и сразу успокоился. Полегчало на душе и у Сережки: все-таки не один в глухом лесу.
От земли тянуло сыростью, смолой и грибами. Слежавшаяся хвоя за ночь отсырела, покрылась росой. Сережка плотнее запахнул пиджачок, съежился — можно бы еще поспать, пока нагреется земля, но сон не шел к нему. Накануне погиб в ночном бою отец: горе комом подкатывалось к горлу. «Эх, Игренька, Игренька, остались мы теперь с тобой вдвоем на всем белом свете», — горько думал мальчишка, поглаживая склоненную голову коня.
Сережка ушел с отцом из Кленов перед самым приходом туда фашистов. На улицах рвались снаряды, ржали ошалевшие лошади, над Кленами в густом дыму метались перепуганные голуби. Трещали горящие крыши, и со звоном лопались стекла.
— Сережка! Седлай Игреньку! Живо! — торопил отец.
Матвей Иволгин снял со стены именную шашку, сел на Игреньку и повел односельчан в лес. Партизанить ему — однорукому было нелегко. Вывернутая правая рука совершенно бездействовала, плетью свисала от плеча. Но он управлялся и одной левой — владел и автоматом, и пистолетом, а если надо — и шашкой, как в молодости. Сережка был при нем адъютантом, иногда ездил в разведку. Но недолго пришлось ему воевать рядом с отцом. В воскресенье вечером в лагерь партизан пришел разведчик и доложил командиру, что гитлеровцы готовятся уничтожить выходивший из окружения отряд красноармейцев.
— Красную Армию надо спасать, — сказал отец. — Без нас Советская держава проживет как-нибудь, а без армии — каюк всему...
Партизаны свалились на фашистов внезапно и выручили прижатый к болоту красноармейский отряд. Но немногие вернулись в лагерь. Погиб и командир отряда Матвей Иволгин. Сережка видел, как вздыбился Игренька, подброшенный взрывом, как упал на землю и не поднялся отец. Потом все смешалось. Рядом раздался еще один взрыв. Кони шарахнулись в сторону. Партизаны подхватили убитого командира и отступили в глубь леса. А Сережка в суматохе упал с коня, тут же вскочил с земли и бросился через елань в березняк ловить Игреньку. Но коня не догнал, а от партизан отстал. Всю ночь бродил по лесу — искал Игреньку, плакал, надеялся встретить кого-либо из своих, а под утро свалился от усталости у старой сосны и мертвецки заснул.
«Куда же мне теперь податься?» — подумал Сережка, соображая, в какой стороне находится партизанский лагерь. Ему не верилось, что отца нет в живых, но и тешить себя ложной надеждой не хотел: сам слышал голос одного из бойцов отряда: «Конец, не дышит...»
Все, что осталось у него от отца, — это шашка, которую нашел на лесной вырубке. Сережка погладил шашку, хотел повернуться на другой бок, но услышал еле уловимый хруст и насторожился. Из кустов донесся чей-то негромкий голос:
— Эй, малец, ты что тут делаешь?
Сережка мигом вскочил, выхватил саблю. Сквозь редкие ветви на него смотрел, улыбаясь, белозубый парень в черном бушлате и тельняшке.