«Я тебя пальцем не тронула, лгунья!» – закричала она, хотя руки у нее чесались повторить, а уши от ярости заалели. Никогда не умела скрывать страсти – чуть что пылала как маков цвет.
«А это что такое?!» – вознегодовала я, в опроверженье предъявив решительно лиловое свидетельство.
Она топнула ногой, на миг замялась, а затем, не устояв пред озорной своей натурой, закатила мне оплеуху – аж щеку обожгло и слезы на глаза выступили.
«Кэтрин, голубушка моя! Кэтрин!» – вмешался Линтон, донельзя пораженный двойным прегрешеньем своего идола – ее ложью и ее драчливостью.
«Уйди, Эллен!» – повторила она, дрожа всем телом.
Маленький Хэртон, что всюду ходил за мною хвостиком, а тогда сидел рядом на полу, увидел, что я плачу, и заревел сам, сквозь слезы коря «злую тетю Кэти», что навлекло ярость и на его невезучую головушку: она схватила его за плечи и давай трясти, пока бедный дитятко весь не посинел; Эдгар же опрометчиво схватил ее за руки, желая спасти ребенка. В мгновение ока одна рука оказалась на свободе, и потрясенный молодой человек почувствовал, как руку эту применили к его собственному уху, и едва ли в рассуждении пошутить. В испуге он попятился. Я подхватила Хэртона на руки и ушла с ним в кухню, оставив дверь открытой, поскольку любопытствовала, как же они уладят свои разногласия. Оскорбленный визитер, побелев и дрожа губою, шагнул туда, где оставил свою шляпу.
«Вот и правильно! – сказала я себе. – Услышь остереженье и беги! Это был добрый поступок – хоть мельком показать тебе, каков ее истинный нрав».
«Вы куда собрались?» – осведомилась Кэтрин, ведя наступление к двери.
Он увернулся и попытался проскользнуть мимо нее.
«Вы никуда не уйдете!» – с жаром вскричала она.
«Я должен уйти и уйду!» – упавшим голосом ответствовал он.
«Нет, – упорствовала она, вцепившись в дверную ручку. – Нетушки, Эдгар Линтон. Сядьте, вы меня в таком расположении духа не оставите. Я буду страдать всю ночь, а из-за вас я страдать не намерена!»
«Как мне остаться, если вы меня ударили?» – спросил он.
Кэтрин онемела.
«Мне было страшно на вас смотреть и стыдно, – продолжал он. – Я сюда больше не приду!»
Глаза ее заблистали, а веки задрожали.
«И вы нарочно сказали неправду!» – прибавил он.
«Ничего подобного! – закричала она, вновь обретя дар речи. – Ничего я не нарочно! Что ж, уходите, если вам так угодно, – убирайтесь! А я буду плакать… буду плакать, пока не заболею!»
Она упала на колени подле кресла и не шутя разрыдалась в три ручья. Эдгару хватило решимости выйти на двор; там он, однако, замешкался. Я решила его ободрить.
«Госпожа у нас шибко своенравная, сэр, – крикнула я ему. – Избалованный ребенок, ни дать ни взять. Вы уж лучше поезжайте домой, не то она и вправду заболеет, лишь бы нас огорчить».
Бедный мямля краем глаза глянул в окно; власти уехать у него имелось не больше, чем у кошки – бросить недобитую мышь или недоеденную птичку. Эх, подумала я, этого уже не спасти; он обречен и во весь опор мчится к своей гибели! И не прогадала: он резко развернулся, вновь поспешил в дом, затворил за собой дверь, а спустя время, войдя и объявив им, что Эрншо возвратился пьяный вдрызг и готов весь дом разнести вдребезги (чего он обычно и желал в подобном состоянии), я увидела, что ссора лишь сблизила их – разбила оковы юной робости, позволила им отбросить личину дружбы и признаться друг другу в любви.
Сведения о прибытии господина Хиндли быстренько погнали Эдгара Линтона к его лошади, а Кэтрин в спальню. Я пошла спрятать маленького Хэртона и вынуть дробь из хозяйского охотничьего ружья – в безумном своем оживлении хозяин любил повозиться с ружьем, угрожая жизням всем, кто вызывал его досаду или попросту чрезмерно привлекал вниманье; меня же осенило, что дробь-то можно и вынуть – ежели и дойдет до пальбы, меньше случится пагубы.
Глава IX
Он вошел, горланя проклятья, страшные слуху, и застал меня, когда я сажала его сына в кухонный буфет. И любовь дикого зверя, и гнев безумца равно внушали Хэртону здравый ужас, ибо в первом случае он рисковал быть задушен в объятьях и зацелован до смерти, а во втором – быть отшвырнут в камин либо измолочен об стену; посему бедное дитятко сидело тихо, как мышка, куда бы я его ни спрятала.
«Ах вот оно что! Наконец-то мне открылась правда! – возопил Хиндли, оттаскивая меня за шкирку, как собаку. – Богом и дьяволом клянусь, вы тут все сговорились погубить ребенка! Теперь-то мне ясно, отчего я никогда его не вижу. Но, Сатана свидетель, ты у меня мясной тесак проглотишь, Нелли! И нечего смеяться – я только что запихнул Кеннета головою вперед в болото Черной Лошади, а по мне что один, что двое – хочу кого-нибудь из вас убить и покоя мне не будет, пока не убью!»