А какие зажигательные и душевные песни тогда пели!… «Марш энтузиастов», «Марш авиаторов», другие песни великого композитора И.О.Дунаевского, и вообще песни 30-х, 40-х, 50-х, 60-х годов. Слушать и петь их было ни с чем не сравнимое удовольствие. Не в пример нынешним, они писались для людей, для народа, а не для исполнителей и наживы. Они имели смысл, иногда очень глубокий, не то, что нынешняя дребедень лишь за немногим исключением, не сильно жалуемым сценами. Послушайте, сами убедитесь. Кстати, советское радио не только душевные и зажигательные песни транслировало, но и классическую музыку практически ежедневно – это я М.С.Казинника вспомнила... Именно на волне этого энтузиазма стало возможным создание нового, не известного тогдашней истории государственного устройства, основанного на принципах коммунизма, но не успевшего достичь основного, главного условия — безнасильственности при общественной форме собственности. Но даже за то, что такая попытка состоялась, следует отдать должное настоящим политическим Слонам – очень редкому явлению на политической арене во все исторические времена, которых сейчас каждая моська считает своим долгом облаять. (Вот уж кто точно обрёл бессмертие, так это Иван Андреевич Крылов – продолжатель Эзопа).
Если хотите составить более подробное представление о том времени, адресую вас к такому «бриллиантику» в россыпи литературных «самоцветов», ссылки на которые я постоянно делаю по ходу текста: Игорь Прелин «Афтограф президента», «Агентурная сеть», «Последняя вербовка». Это интереснее, чем «Три мушкетёра» Александла Дюма для 15-летнего возраста.
Интересно, а каково моё собственное, личное отношение к нашим вождям? Самым дорогим и близким для меня был, конечно же, дедушка Ленин, о котором я с малолетства знала намного больше, чем о собственных родных дедушках, которые тоже умерли задолго до моего рождения, т.к. я была поздним ребёнком, предпоследним в моём поколении родственников и потому теперь в этом поколении осталась уже одна. Когда к нам приезжали родственники из других городов, мы обязательно ходили на экскурсию в Дом Ленина, ставший музеем, как все нормальные люди ходят по праздникам в гости к старшим родственникам, если они не живут вместе. В Доме Ленина мы бывали и по другим важным поводам, например, там нас принимали в пионеры. У меня даже сохранился плохо различимый газетный снимок, на котором мы после этого события просто бегаем по двору музейного комплекса, типа резвимся – так попросил журналист-фотограф. Хорошо помню, как однажды собираясь в школу и завязывая новенький галстук перед трюмо, я размышляла о том, есть ли кто-нибудь, за кого я могла бы отдать свою жизнь? Возможно, кому-то это покажется странным. Но дети моего поколения рано знакомились с понятием «смерть». Мы жили на центральной улице города, а потому почти ежедневно, а иногда и по нескольку раз в день выбегали со двора, чтобы хотя бы взглядом проводить траурную процессию под душераздирающие звуки похоронного марша. Прохождение траурных процессий по улицам города было запрещено только в середине 50-х годов. А когда мне было 4-5 лет, старшая сестра изучала в школе роман Фадеева «Молодая гвардия» и, по моей просьбе, мне его рассказывала, да и про пионеров-героев я часто просила её рассказать, как и папочку донимала просьбами рассказать про войну. Но он-то уходил от ответов. Однажды, выведенный из себя моими приставаниями, он сказал: «Вот вырастешь, и сама книгу напишешь!». Но я-то тогда уже в школе училась, и после написания первого в своей жизни Сочинения, за которое получила оценку 4, потому что, про кошку написала, что «она ест мясо с молоком», а надо-то было, как я потом додумалась, «она ест мясо и молоко», я поняла, что на литературном поприще я – полная бездарь, тем более, что на войне не была, так как же я про неё писать буду? Но к папочке с тех пор приставать перестала. Смерти я тогда боялась. Некоторое время она представлялась и даже снилась мне как маленький Земной шарик в пустынной тёмной бездне, на котором растёт всего одно громадное раскидистое дерево. Просыпалась я в ужасе. Так что про себя я решила, что хотела бы прожить долго, до самой старости, но, главное, чтобы смерть была без мук и боли. Так вот тогда, стоя у трюмо, я про себя решила, что единственным человеком, которому я могла бы отдать свою жизнь, был Ленин, чтобы он мог довершить начатое им дело создания счастливого общества без войн и страданий на благо всех людей.
Такое же отношение, как к родному человеку, пусть даже в чём-то ошибавшемуся (а кто без ошибок жизнь прожил?), сохранилось у меня и до сих пор.