Он вышел из будки и направился туда, где стоял его автомобиль, стирая на ходу большим пальцем номер, написанный на руке.
– 29 —
– Должны быть и другие способы, – произнес Грабянский с оттенком грусти.
– Как проникнуть внутрь?
– Как заработать на жизнь.
Грайс взглянул на него с явным недоумением, оторвавшись от задвижки окна у задней стены дома. Не посмотрев в лицо Грабянского, было невозможно сказать, говорит он серьезно или просто разыгрывает его.
– Странно, – заявил Грайс, – не вижу ее руки, но она должна быть где-то здесь.
– Где? Какая рука? О чем ты говоришь?
– Ее рука, которая держит тебя за определенное место.
– Никто меня не держит за это место. Внимание Грайса вновь сосредоточилось на окне.
– Чего она добивается? Кругосветного путешествия? Счастливой жизни «среди цветущих трав»?
– Ей ничего не нужно. Она не имеет к этому никакого отношения.
– Тогда что это – просто обычная трусость? Грабянский пожал плечами.
– Обдумываю разные варианты, только и всего.
– Мы выбрали для себя вариант много лет тому назад. Мы оба. – Запор подался настолько, что Грайс получил хорошую точку опоры, чтобы открыть окно.
– Не вижу причин, почему нельзя было бы подумать снова.
– Когда наши дела идут так хорошо? – Грайс улыбнулся.
Окно поднялось, только слегка скрипнула рама.
– Что же, всю жизнь лазить по чужим домам?
Грайс поднялся на подоконник. Ему были видны очертания тяжелой мебели в комнате. До него доносился монотонный ход напольных часов. Очевидно, были потрачены немалые средства для того, чтобы создать видимость старого солидного дома. Глупые ублюдки!
Он крепко ухватил за руку Грабянского и помог ему пролезть через открытое окно. Затем влез сам и опустил окно.
– Ты прав, – сказал он.
– Ты о чем?
– Мы можем заниматься этим всю жизнь.
Зная за своим партнером некоторую склонность к юмору, Грабянский подождал продолжения.
– Каждая дополнительная сотня, которую мы вложим сейчас в свой пенсионный фонд, превратится в тысячу, когда нам будет по шестьдесят пять. Разве это не заманчиво?
– Ты с кем-то советовался?
– Ты его очень хорошо знаешь, – ухмыльнулся Грайс. – Какой смысл иметь в деле собственного страхового агента, если не пользоваться его профессиональными советами?
Грабянский осторожно двигался между креслами с высокими спинками и закругленными подлокотниками.
– Я проверю другие комнаты, прежде чем мы начнем.
– Не беспокойся, – заметил Грайс, голос которого теперь, когда они были уже внутри, явно повеселел. – Во второй раз счастье тебе не улыбнется.
Грабянский почувствовал боль в затылке. Он переходил из одной комнаты в другую, ожидая, что увидит кого-то из живущих здесь, либо спящего в своей постели, либо страдающего бессонницей и сидящего с книгой в рунах. Если бы он нашел кого-нибудь, он мог бы почувствовать облегчение, так как понял бы причину охватившего его беспокойства, отдававшегося пульсирующей болью в голове.
Грайс радостно позвал его шепотом из ванной. Под стопкой полотенец он обнаружил пластиковую сумку с 1.300 фунтами в купюрах по двадцать и десять фунтов. Деньги для оплаты художника-декоратора или просто на расходы? Во всяком случае, теперь это не имело никакого значения. Это их деньги, его и Грабянского. В спальне хозяина они обнаружили красивую коробку для сигар на туалетном столике. Там оказались карточки «Еврокард», дорожные чеки в фунтах, испанские песеты, американские доллары и немецкие марки. Нашлись также золотые кольца, завернутые в розовые салфетки и упрятанные в пару колготок. Грайсу нравились люди, которые были такими осторожными. Это так облегчало их задачу.
– Что тебе рассказали о них? – спросил Грабянский.
– О ном?
– О хозяевах.
– Приехали из Кента. У них там остался дом, но фруктовый сад и четыре акра земли выкупаются для прокладывания железнодорожного туннеля через Ла-Манш на континент. Они приобрели квартиру в Барбикене, а потом вот этот дом. Сам хозяин, когда не находится за границей, большую часть времени проводит в Лондоне. Его жена и дети переедут сюда, когда найдут подходящие школы для детей. До тех пор здесь никого, за исключением случайных приездов на выходные дни. Удовлетворен?
Грабянский не ответил.
– Успокойся.
– Я спокоен.
– Ты не будешь спокоен до тех пор, пока мы не окажемся в нашей уютной маленькой квартире и ты не вернешься к сбиванию своих коктейлей.
– Ты думаешь, эта картина стоит чего-нибудь? – спросил Грабянский, показав на темный портрет, на котором была изображена женщина с желтоватым лицом, с рунами, сложенными на коленях, и глазами, которые, казалось, глядят совершенно с другой картины.
– Я не знаю, – ответил Грайс – Это ты интеллектуал. Грайс засмеялся, хотя это был какой-то свист, а не настоящий смех. Не успел этот смех замолкнуть, как они услышали, что внизу в замке двери повернулся ключ. Как по волшебству, пульсация в голове Грабянского прекратилась, и на смену ей появилась острая, режущая боль. Входная дверь открылась и закрылась. Загорелась одна лампа, затем другая.
Грайс и Грабянский замерли.
Включили радио, кто-то искал подходящую станцию: голоса, какая-то простенькая поп-музыка, опять голоса, кусочек Гайдна, снова тишина. Грайс знал, что в полумраке лестничной площадки Грабянский смотрит на него. Знал, что он думает: это никак нельзя назвать случайным посещением в выходные дни.
«Что, если это наш брат грабитель? – думал Грайс. – Кто-то с копией ключей или отмычкой?» Затем мужчина, по тяжести шагов было ясно, что это мужчина, вошел в кухню, (они знали, где она расположена), и они услышали слабый звук закрываемого буфета.
Грабянский сделал знак Грайсу, что, кто бы ни находился на кухне и что бы он там ни делал, у них достаточно времени спуститься по лестнице и уйти тем же путем, каким они вошли сюда.
Грайс задержался в нерешительности, но рука партнера взяла его за плечо и подтолкнула вперед и вниз. Им оставалось спуститься на три ступеньки, когда Хьюго Фурлонг вышел из кухни. Его самолет из-за погоды посадили в Восточном аэропорту Мидленда, и он решил переночевать в своем доме, который был совсем рядом. Он ел ложной прямо из банки малиновый джем, так как не нашел больше ничего съестного.
Все трое уставились друг на друга.
Хьюго с изумлением смотрел на вторгшихся в его дом людей. А они, насмешливо переглянувшись, вновь повернулись к хозяину дома.
– Не надо… – начал говорить Грабянский.
Банка выскользнула из рук Фурлонга и раскололась на паркетном полу, оставив на нем куски стекла и растекшийся джем. Несколько секунд серебряная ложка продолжала торчать из рта Фурлонга. Если бы она не была столь массивной, он, наверное, прокусил бы ее насквозь.
Грайс сделал движение в его сторону, и Хьюго Фурлонг быстро повернулся и сильно ударился головой о деревянную колонну. Он вскрикнул, покачнулся на каблуках, хватаясь за стойку, и сполз на пол.
– Двигай! – выпалил Грайс, схватив Грабянского за руку.
Но тот наклонился над скрючившимся телом Фурлонга.
– Пошли!
Грабянский освободил руку и встал на одно колено около тела. Стараясь не попасть в лужу джема, взял его за руку и перевернул лицом вверх. Над правой бровью была рассечена кожа, из раны сильно текла кровь. Но не это обеспокоило Грабянского. Вызывала серьезное опасение внезапная бледность лица, бессознательное состояние хозяина дома.
– Уходим! – крикнул Грайс. – Немедленно! Грабянский продолжал заниматься пострадавшим. Он пытался развязать узел его галстука, но пальцы действовали неумело и слишком торопливо. Он заставил себя быть спокойнее, засунул ноготь под шелк галстука.