— Вкусно?
— Ну, Зоя, какие могут быть сомнения. Фирма!
Занятый едой, Валахов не сразу почувствовал, что Зойка наступает ему на ногу, а когда он это почувствовал, рассердился: «Хулиганит, а тут хоть с ума сходи».
— Не надо, Зоя, — сдерживая себя, тихо попросил он. И почувствовал, что голос его дрожит.
— Что, второго не надо? — прикинулась дурочкой Зойка и, влажно поглядывая на него, опять засмеялась.
— Зайди ко мне вечером, — хрипло сказал он Зойке, потому что уже не мог не сказать этого. А сам, не доев рассольник, в котором плавало слишком много сметаны, пошел к выходу.
После полумрака столовой в глаза ударило слепящее солнце. Пришлось зажмуриться и какое-то время постоять на крыльце. Так он стоял, а из полутемной столовой раздавался смех Зойки. И, услыхав этот женский смех, Валахов вспомнил, какой он неуклюжий и как он мало похож на героя-любовника.
«Попался дурачок». — Валахов, загребая сапогами пыль и не разбирая дороги, шел по пустыне, и если сначала ему казалось, что Зойка, как пелось в одной популярной в свое время песенке, «с ним неловко пошутила», то когда он отошел метров двести от столовой и немного поостыл, ему пришла в голову и такая простая мысль: «А что если это я с ней неловко пошутил? Почему же, сукин сын, — остановившись, спросил он себя, — ты не рискнул пригласить в свой вагончик, скажем, Катеньку? И почему ты все-таки позвал Зойку? Не из-за того ли, что у нее на пальцах выколото „Зоя“, ты сделал вывод, что с ней не надо церемониться?! Вот где вылезла твоя подоночная суть! А может… Ведь я давно к ней приглядываюсь, и она мне нравится». — Так пытался он оправдать себя. А в памяти, несмотря на то, что там все еще звучал смех Зойки, продолжала печально улыбаться зеленоглазая женщина. Она теперь жила не так уж далеко от него — с Потоцким, его начальником.
«Все эти любови — ленты-бантики», — решил Валахов.
Валахов пришел к себе в вагончик, разделся до трусов и упал на кровать поверх простыней. Потом ему стало противно так лежать — потному, он встал и обтер себя тройным одеколоном. Тело приятно зажгло и в то же время захолодило. Валахов забросил ноги на спинку кровати. Зажигать свет и читать не хотелось, и он, чтобы не думать о Зойке, начал ругать себя за то, что не поехал вместе с ребятами к Асакяну.
В общем-то Валахов понимал, что, послав ребят одних, он поступил дальновидно. Дай Асакян ход делу с бетономешалкой, которую ребята — умрут, но привезут в Узень, начни этот тип обзванивать всех своих бесчисленных приятелей и покровителей — лично прораб Валахов тут ни при чем! Откуда прорабу Валахову знать, что делают его ребята по ночам? Виноват во всем строймастер Соловьев — вот и все! А от Валахова катись подальше — тут не детсад, и каждый сам знает, что делает. Все это так. И Валька Соловьев, уезжая за бетономешалкой, тоже знал, что у него надежный тыл. А если из управления строительства дороги придет телеграмма об увольнении строймастера Соловьева, безгрешный Валахов выбросит такую телеграмму в мусорную корзину. Это точно.
Ребята это понимали и уговорили его не ехать к Асакяну. А Гриша Григоридзе даже сказал: «Храбрость маршала отличается от храбрости сержантского состава». — «Ишь ты! — восхитился Серега Попружный. — Сам придумал?» — «Сам!» — не моргнув глазом, ответил Гриша. «Позавчера?» — «Позавчера».
Это Гриша Григоридзе и его приятели шоферы придумали и развезли по всему Мангышлаку громкую и дурацкую легенду о нем, Валахове. Легенду о его лихих попойках и тяжелых кулаках, легенду о его сказочных женщинах и огромных премиях. В легенде о нем было все — сам Гриша Григоридзе будто бы зарабатывал у Валахова в месяц двенадцать сотен новыми, а узеньские резервуары для нефти, кубатура которых исчислялась сотнями метров, бригада Сереги Попружного будто бы сделала за одну ночь.
Там, в легенде, Валахов с Соловьевым, когда ребятам вовремя не выдали получку, будто бы приехали в контору строительно-монтажного поезда, вышвырнули всю бухгалтерию в окно и взяли из сейфа столько денег, сколько им было надо. Вот так просто… Лишь намека на то, что он, Валахов, всегда точно знал, где находится граница дозволенного, в этой легенде не было. Но в ней было бесспорно одно: когда требовало дело, он, не моргнув глазом, мог пойти на многое. Это, конечно, не каждому дано, как не каждому дано ходить по натянутой под куполом цирка проволоке. И, наверное, отчасти за это начальник строительства Карпенко и его молодой главный инженер Тенгиз Боташвили ценили Валахова. Не за то, что он ломал иногда табуретки, а за то, что он с наибольшим экономическим и скоростным эффектом умел организовать строительство.