Но внезапно совсем другой диссонирующий – и при этом мажорный – тон, долготой в четыре фута, проник в комнату, вежливо держа в руке шляпу. То есть появился разъездной агент того самого коммерсанта в Марселе, с которым Флитте долго имел общие дела, – и предъявил ему подлежащий оплате вексель, выписанный эльзасцем на свое же имя.
С лица Флитте исчезли все краски, одолженные им Рафаэле, и он сперва слегка онемел, а потом снова обогатился оттенками красного. Наконец он спросил разъездного агента: почему тот приходит – в день срока исполнения – так поздно? Ведь как раз в данный момент у него, Флитте, при себе никакой наличности нет. Агент, улыбнувшись, пояснил, что целый день безрезультатно искал его, к своей досаде, ибо теперь ему пора уходить – причем по возможности скорее, как только он получит причитающееся по векселю. Флитте потянул его за собой из комнаты, «на одно слово»; но еще не успев, похоже, дослушать это слово, незнакомец, пожав плечами, вернулся в комнату и сказал: «Или – или —; в Хаслау действует саксонское вексельное право». Флитте предпочел бы скорее попасть в ад, где, по крайней мере, есть с кем общаться, нежели в отшельнический скит тюремной камеры; как бы то ни было, он принялся расхаживать по комнате с кислой миной, бормоча проклятия; а под конец шепнул что-то по-французски на ухо Рафаэле. Та попросила агента набраться терпения, пока она не получит ответа на посланную ею записочку; в записке содержалась обращенная к отцу просьба о деньгах или поручительстве.
Флитте снова занялся миниатюрным портретом – с тем безумством гордости, что походило на оправу драгоценного камня, которым, собственно, владеет разъездной агент. Вальт тихо сокрушался и так же испуганно порхал вокруг клетки, как Флитте внутри нее, – наблюдая снаружи, как заключенная в тюрьму птица бьется о решетку. Вульт же тем временем пристально наблюдал за ловким агентом. «Не мог ли я, – спросил он, – уже когда-то видеть вас в окрестностях Сполето, откуда, как известно, древние римляне привозили жертвенных животных, из-за их белого цвета?» – «Я никогда не бывал там и езжу только по северным странам, – ответствовал тот. – Хотя мое имя звучит как итальянское, но итальянцами были только мой дед и бабка». – «Его зовут мистер Парадизи», – пояснил Флитте.
Наконец пришел ответ от Нойпетера, и Флитте дерзко заглянул вместе с Рафаэлой в разворачиваемое ею послание: «Я думаю, ты пьяна. Твой отец П. Н.».
С болью опустила она задумчивый взгляд долу. По эльзасцу, казалось, сверху и снизу проехались колеса, превратив его в бесформенный ком органической материи; он тоже задумался, но смотрел в пустоту. Парадизи вежливо подошел к Рафаэле и попросил у нее прощения за то, что помешал ей и ее гостям в столь прекрасный час занятия живописью; «правда, – закончил он свою речь, – господин Флитте на самом деле тоже отчасти в этом виноват». – «О sacre! – воскликнул тот. – Я… что?» – «Вы после поездки на север, – спросила Рафаэла, – вернетесь сюда? и если да, то когда?» – «Через шесть месяцев, из Петербурга», – сказал разъездной агент. Она взглянула на него, потом на нотариуса – влажно-умоляющими глазами. «О, господин Парадизи! – вырвалось у Вальта. – Я тоже осмелюсь вставить словечко… Некий генеральный военный казначей, к которому господин Флитте обращается в “Имперском вестнике”, определенно должен ему заплатить…» – «Не примите ли вы чье-либо поручительство до вашего возвращения, благородный синьор?» – спросила Рафаэла. «Господин Харниш!» – прошептала она и потянула нотариуса за рукав в свою спальню. «Только на одно слово, господин нотариус!» – попытался вмешаться Вульт. «Сейчас!» – ответил Вальт и последовал за Рафаэлой.
«Ах, мой добрый Харниш, – начала она приглушенным голосом, – я прошу вас со слезами на глазах – я знаю, что вы благородный человек и так искренне любите бедного Флитте, – я узнала это от него самого… И он действительно заслуживает помощи, ради друзей он бросается в огонь… Этими моими слезами…» Но ближний шум школы барабанщиков при институте, превращающем новичков-военных в глухонемых, принудил ее, хоть и против воли, замолчать. Вальт под оглушительный барабанный грохот заглянул в округлившиеся дождливые глаза девушки и взял ее белую восковую руку, чтобы с помощью того и другого догадаться, в чем состоит ее просьба. «Я с радостью сделаю для вас всё! – крикнул он, стоя посреди этого благоуханного кабинета, наполненного вечерним солнцем и пунцовыми оконными занавесями, наполненного Амурами и Психеями и позолоченными напольными часами с гениями, которые разлеглись на их крышках. – Мне бы только понять, о чем идет речь».