На другие причины – например, на нехватку времени и суматоху в доме – я даже не буду ссылаться, ибо они связаны с личными обстоятельствами, перечнем коих уместнее обременять читательскую публику, нежели почтенных членов городского совета; однако к упомянутому перечню в любом случае относилось бы сообщение, что вчера, после очередного приступа перемежающейся лихорадки (связанного с перемещением на новое место жительства, а не с такой трагической переменой в жизни, как предъявление векселя), я опять совершил переезд, на сей раз из Кобурга в Байрейт. Никто другой не нуждается так сильно в экономии времени, как человек, который не столько живет для вечности – это можно сказать о любом христианине, – сколько пишет для нее. Кто знает, сколько страниц остаются еще пустыми в Biographia Britannica нашего “я”, чтобы дописать эту миниатюрную хронику универсума?.. И вообще, о том, сколько тягот обрушивается на нас, поэтов, догадывались, похоже, только прежние резчики по дереву, когда изображали пчел и птиц – эти визуальные символы добываемого нами меда и нашей способности летать – просто в виде летящих крестов. Кто же висит на таких крестах, если не мы, несущие крест, – например,
Байрейт, 13 августа Ваш испытанный биограф
1804 года И. П. Ф. Рихтер?»
А теперь история Вальта продолжается так – то бишь так начинается еженедельный дневник Вульта:
«Настоящим клянусь, что собираюсь писать дневник по меньшей мере в течение одной четверти года; если же прекращу его раньше, то пусть меня покарает Бог или дьявол. С сегодняшнего дня – дня после вчерашнего переезда – пусть всё и начнется. Да, даже если бы предмет этого жизнеописания – не я, но Вальт – повесил меня, посадил на кол, заткнул мне рот, разорвал меня на куски, сослал в Сибирь или в рудники, во второй мир, или в третий, или даже в последний: я бы все равно продолжал вести еженедельный дневник; и чтобы решимость моя не ослабла, я хочу пальцами, которые вообще-то принято поднимать, когда клянешься, записать здесь:
Я клянусь.
Публика – которая, впрочем, не увидит эту страницу – легко догадается, о ком идет речь в этом еженедельном дневнике: не обо мне. Дневник о самом себе ведет – это делается как бы само собой и для себя – любой автор, который трудится над своим opera omnia; для актера таким дневником становятся карточки с его комедийными репликами; для журналиста – годовые комплекты газет, полные сообщений о происшествиях в разных точках мира; для купца – папка с деловой корреспонденцией; для исторического живописца – его исторические полотна; Ангелус де Констанцио, который работал над историей Неаполитанского королевства пятьдесят три года, мог в связи с каждым событием из истории этого государства вспомнить какое-то событие из собственной жизни, хоть и ограниченной промежутком в пятьдесят три года; и так же любой составитель какой-нибудь всемирной истории вписывает туда – незримыми чернилами, между строк, – свою собственную: потому что с любыми завоеваниями, внутренними беспорядками и переселениями народов он прекрасно может связать аналогичные события из собственной жизни. Тот же, кто не имеет ничего и не создает ничего, к чему он мог бы привязать свои впечатления, – кроме, разве что, других впечатлений: тот пусть возьмет кипу бумаги, расположит ее перед собой, в продольном или поперечном формате, и перенесет их туда – а именно на бумагу. Но только ему придется взяться за работу Данаид, взвалить на себя поистине адский труд: потому что пока он будет писать, внутри него опять что-то обнаружится – будь то новое впечатление, или мысль по поводу записанного, – и это что-то тоже захочет быть записанным; короче говоря, как известно, даже лучший на свете бегун никогда не догонит собственную тень.
И что это за жалкая, рабская, катоптрическая псевдожизнь: этот процесс дыхания, обращенный вспять, к могильным испарениям прошлого, а не состоящий из все новых освежающих глотков свежего воздуха! Изменчивая суматоха мира превращается в кабинет восковых фигур, цветущий и колышущийся сад жизни – в помологический кабинет. Не умнее ли в тысячу раз, чтобы человек жил от настоящего к настоящему, как Бог – от вечности к вечности; и чтобы эта радостная устремленность вперед порывами ветра колыхала цветы и волны, забрасывала на нужное место цветочную пыльцу и корабли – а не обращалась жалким образом вспять, позевывая или издавая стоны?