Однако все эти замечания нисколько не умаляют почтения, с каким я неизменно… и т. д.
Кунольд»
Я ответил следующее:
«Чертыхаюсь, но подчиняюсь. Ибо что толку ободрять немцев и показывать им пример, по крайней мере, на покрытой типографским шрифтом бумаге – даже не на земле империи, – что можно быть такими же дерзкими, какими показали себя (причем и там, и там) их предки, жившие в XVI и XVII веках? Вышеупомянутые скажут, что после этого времени они надеялись: дальше их поведут французы. Наш диамант свободы выпал из нашего кольца и закатился в Голову Дракона, а там он воссияет не раньше, чем мы окажемся в Драконьем Хвосте.
Не знаю, выражаюсь ли я слишком темно, однако надеюсь на это.
Превосходнейший! Юморист, хоть и облачается в шутовской непрезентабельный наряд горняка, чтобы спускаться в свои штольни; хоть и вбирает в себя по возможности всех выродков и уродов человечества, чтобы следовать примеру таких ублюдков и передавать их пример другим – ведь в прошедшие столетия они лишь потому рождались с телесными наростами в виде “фонтанжей”, “манжет” и “шаровар”, чтобы, как догадывались проповедники-обличители, упрекнуть людей за аналогичные прически и предметы одежды; – и уже это служит достаточным оправданием для Вульта; – однако сам я, как уже говорилось, следую, прокладывая его всё дальше, только старым аристотелевым срединным путем, который в данном случае заключается в том, что я и не пересказываю факты, как они есть, и не присочиняю одну небылицу к другой, но именно сочиняю, то есть совершаю работу поэта; и если Скалигер в сочиненьице о своей семье на восемь листов сумел вставить четыреста девяносто девять фальсификаций, как убедительно показал Сциоппиус[8]: то и я в своем сочиненьице, охватывающем столько же томов, мог бы по праву – и с легкостью, и с пользой для дела – допустить вдвое больше погрешностей.
Того, что будут разгаданы подлинные имена персонажей нашей истории, нам, господин бургомистр, бояться не следует: ибо до сих пор ни для одного из всех тех городов, которые я изображаю в своих многочисленных романах, не было найдено соответствующее имя по Бюшингу, хотя в некоторых из них я жил сам – даже, например, в Абэвэгэдэже и в Икаэлэмэно.
Между тем я прошу исполнителей завещания, чтобы мне все же позволили включить в летающую селедку (№ 56) введение Вульта к его дневнику вместе с нашей перепиской по этому поводу, потому что таким образом будут подготовлены события, о мотивах которых – без этого дневника – ни один человек не догадается, а именно: внезапное вселение Вульта к брату и зарождение в нем любовного чувства. Поистине вам, почтенным членам городского совета, повезло в том смысле, что вы ничего не знаете об отцовских и материнских обязанностях авторов книг, приносящих доходы. Они, как люди, все в совокупности пребывают под сенью превосходного принципа достаточного основания, и могут свободно его применять, и всё, что они делают или видят, уже изначально является в их глазах мотивированным – Поэты же часто ясно видят перед собой, разбросанными в уже готовом виде, величайшие следствия чего-то, но сколько бы ни бегали вокруг, не могут отыскать никаких причин, никаких отцов для сих непорочно зачатых деток. А как им за это вредят литературные критики, зарабатывающие себе на хлеб не столько критическим потом, как средством достижения цели, сколько этим потом как таковым (который в данном случае является симптомом болезни, а не признаком целительного кризиса), – об этом больше всего известно небу и мне.
Остающемуся… (и так далее, и так далее)
И. Л. Ф. Р.»
Моя просьба, как вы видите, была удовлетворена.
№ 57. Хрустан
Двойная жизнь
«Небо состоит, вероятно, из первых дней (впрочем, и ад тоже) – судя по тому, как радует меня сегодня твое жалкое гнездышко», – сказал Вульт за завтраком. Потом оба вернулись к работе, разойдясь по своим жилищам. Вульт написал несколько страничек в дневнике и сразу вырезал из него два отступления, пригодных для «Яичного пунша». Затем он выглянул из окна и заговорил с приветливой Рафаэлой, которая по поручению отца несла вахту в саду, наблюдая, как работники переносят на зимние квартиры статуи и оранжерейные ящики. Учитывая, что Вальт может его услышать, он сыпал вниз изящно замороженные ледяные цветочки (намеки на любовь, холодность, полубожков и целокупных богинь), которые, как он надеялся, будут растоплены Вальтовым и Рафаэлиным сердечным жаром и превратятся в красивые разноцветные капли. Рафаэла пристреливалась к его окну ледяными цветами такого же рода; и, несмотря на холод в саду, уже вполне согрелась – просто потому, что Вульт был мужчиной и дворянином. Есть девушки, которым человек с благородными предками, даже если он сидит на своем родовом древе, растерзанный и расстрелянный, как птица-мишень на штанге, все равно внушает желание стать королевой стрелкового праздника и для этого попытаться его подстрелить. Рафаэля в ответ на вопрос, когда же вернется генерал с дочерью, с радостью и без ревности подарила флейтисту надежду, что Вина уже где-то недалеко.