На дружеской пирушке я чувствовал себя совершенно чужим и, может быть, именно поэтому выпил больше, чем обычно себе позволял: полные поллитра! Однако свои поступки полностью контролировал и ушел сознательно за пять минут до того, как в гарнизоне отключалось освещение – то есть без пяти час ночи. Единственный из всех собравшихся я спал в казарме строевого подразделения, а в эти дни ожидалась учебная "тревога".
Выйдя с крыльца под свет фонаря, я вдруг очутился в кромешной мгле: значит, час! Немедля я сверзился в кювет. Смеясь над собой
(вот ведь до чего классически напился: в канаву залег!), выбрался оттуда и, качаясь, добрел до своей казармы. Там у меня хватило еще сил и соображения попросить дневального, чтобы разбудил кого-нибудь из наших на нижней койке: "Мне на свою верхнюю сейчас не влезть", объяснил я. Причина уважительная – разбуженный с пониманием отнесся у моей просьбе, влез на мою постель, а я рухнул на освободившуюся
(простынями и подушками не обменивались: что за мелочи!)- и мгновенно уснул.
Наутро в самом деле подняли всех по "тревоге", казарму заполнили приезжие инспекторы с хронометрами, Все наши засуетились, забегали, я же только оделся – и вознамерился куда-нибудь уйти: меня вся эта возня уже не касалась. Но тут привязался ко мне наш взводный – лейтенант Бучацкий: "Где ваше оружие?" Я же свой автомат
Калашникова, "боевой незаряженный КВ 5263", сдал еще накануне – и поступил мудро: теперь я уже не "вооруженная сила", тревога меня не касается. Лейтенант с этим не соглашался, умничал и "выступал".
Пришлось на равных с ним схлестнуться. Он попробовал на меня покричать, но сделать мне уже ничего не мог.
Предстояло еще проститься с некоторыми людьми, с которыми меня связывали не вполне официальные отношения. Пошел к старлейту
Савельеву, с которым у меня сложились не совсем формальные отношения
(однажды он даже зазвал меня к себе домой на обед), простился с ним и с его милой женой Женей, работавшей одно время библиотекарем в нашем полку. Они жили в одной квартире с лейтенантом Сацким.
Александр Сацкий был в полку известным бузотером. Он задумал уволиться из армии, по-хорошему его не отпускали, и тогда он во все тяжкие пустился скандалить. По-видимому, был он неплохим офицером, но – вот беда! – думающим. Многое его в армии не устраивало, но главное – несправедливость. Беспрерывно и в открытую, при подчиненных, пререкался он со старшими по званию, даже с самим командиром полка. Уж его и наказывали всячески, сажали на "губу" – а ему только того и надо было. С солдатами он держался с подчеркнутой корректностью, хотя и ничуть не фамильярно. Очень большой интерес проявлял к литературе, надеялся, что мне разрешат вести в полку литературный кружок, но я и сам к тому не стремился: когда бы мне еще и этим заняться?
В конце концов Сацкий добился своего: из армии его выгнали решением "суда офицерской чести". А подождал бы еще чуть-чуть – и все могло бы обойтись "бескровно": предстояло сокращение численности войск на хрущевские "миллион двести тысяч"… Но тогда еще этим и не пахло.
Сацкий однажды сам мне рассказал, что решающим событием, убедившим его в необходимости оставить армию, было "дело
Долуханова". Этот дерзкий, непослушный, даже хулиганистый солдат однажды стал пререкаться со старшим лейтенантом Скрипкой, и тот ударил непокорного. Кто-то другой, на месте Долуханова, присмирел бы, а он… своему командиру дал сдачи!
Советская армия простить такого поступка не могла. Долуханов был осужден, а Скрипка остался без наказания. С этой несправедливостью
Сацкий примириться не мог.
Прощаясь с ним, я спросил:
– Чем вы намерены заняться на "гражданке"?
Сацкий ответил жестом, показывающим: "Буду писать!"
Прошло несколько лет, и в киевском республиканском журнале
"Радуга", выходившем на русском языке, я увидел повесть Александра
Сацкого. Предположил, что тот самый, но уточнить было не у кого, повесть меня не заинтересовала, и я ее читать не стал. Еще через несколько лет на экраны вышел фильм "В бой идут одни старики" – с нашим, харьковским актером Леонидом Быковым в главной роли. Лента имела большой успех и до сих пор повторяется и в прокате, и по ТВ.
Еще не зная фамилий сценаристов, я почему-то, когда смотрел фильм, вспомнил Сацкого: мне о нем напомнил главный герой – непокорный, дерзкий и в то же время мягкий, романтичный и мужественный. Хотя внешне они несхожи. Потом увидел среди фамилий трех авторов сценария
Александра Сацкого. Но, опять-таки: тот ли?
И вдруг в киоске "Союзпечати" вижу книжечку из серии
"Киносценарии": сценарий этого фильма! На обороте обложки – портреты авторов. Если бы я даже не узнал в нем своего знакомого бывшего офицера (а я сразу его узнал!), то нашел бы в краткой биографической справке подтверждение: да, это он "служил офицером на Дальнем
Востоке"…
Путь у нас с Иваном, как почти у всех, кто с Запада, был на много дней общий, но я его еще и пригласил к себе в гости, и он согласился побыть в Харькове дня три. Как в Ворошилове, в вокзальном ресторане, мы встретились с майором Гришей Шутовских, как он провожал нас руладами песен в вагоне – рассказано выше.
Маленький майор остался на перроне, а мы уехали… Прощай навсегда, Дальний Восток!
Глава 42.Поезд пьяного следования
Пассажирский поезд "Владивосток – Харьков" находился в пути от начальной точки до конечной десять суток. Позже дорогу спрямили, перевели на электровозную тягу, и время пути сократилось до восьми суток. Видимо, и по сей день так…
В теплое время года дорога местами неописуемо красива, особенно когда состав следует над Байкалом. Но мне в такую пору довелось проследовать лишь раз – правда, в товарняке, что дает преимущество: из отодвинутого дверного проема гораздо шире обзор, а, кроме того, поезд идет вдвое медленнее, часто останавливается, и это дает больше времени полюбоваться попутной красотой. Теперь, как и на год раньше
(при поездке в отпуск), на дворе стояли трескучие морозы, стекла вагонных окон заиндевели, и мало что можно было рассмотреть.
В солдатском вагоне, как и в любом "общем, бесплацкартном", нижние полки предназначались для сидения, лежать можно было, только заняв верхнюю полку (или вскарабкавшись под потолок – на третью, багажную). Садясь в поезд на промежуточной станции, мы с Иваном были готовы к тому, что вторые полки нам не достанутся. Но неожиданно на нас поработали наши погоны: хотя мы ничуть на скрывали, какие мы
"офицеры", но рядовые и сержанты оказывали нам всяческие знаки почтения: немедленно устроили лежачие места, причем – в одном купе, называли "товарищами младшими лейтенантами", уступали в проходах дорогу…
Как уже было сказано в одной из начальных глав этого повествования, мне довелось изъездить Россию вдоль и поперек. От каждой поездки в памяти остались встречи с разными людьми, но – только не от этой! Кроме главного моего попутчика, Ивана Оленченко, помню лишь одного. Это был солдат из нашего же полка, молдаванин, комиссованный по состоянию здоровья и уехавший несколькими днями раньше нас. Неожиданно в Кургане он вошел в наш вагон, таща с собой, кроме того чемоданчика, с которым уехал из Чернятина, еще и целый мешок продуктов. Оказалось, здесь, в Зауралье, уже лет десять как живет его близкая родня – дядя с семьей, раскулаченный и высланный из Бесарабии советской властью вскоре после освобождения от немцев.
За эти годы новоселы обжились на новом месте – хоть снова раскулачивай! Они с дорогой душой приняли племянника, а провожая снабдили огромным запасом провизии. Парень с огромным удовольствием то и дело вытаскивал из своего чувала то сало, то кусок жареной индюшатины, то кружок домашней кровяной колбасы – и уплетал все это за обе щеки.