Социологиня Оля сбросила ему эсэмэску: шеф задержал как только таксразу. Дискета с данными предвыборного опроса была позарез нужна еще вчера, и Карпов уже сорок пять минут раздраженно курил на лавке у подъезда: говорил же засранке, чтоб отгулы брала, так вечно же – и рыбку съесть, и на хуй сесть. Двор, включая мусорные контейнеры, был разрисован желтыми меловыми крестами. Дневной дождь размыл граффити, и теперь громоздкий мужик на тонких паучьих ножках трудно перетаскивал тучное, раздутое тело от креста к кресту, доставал из кармана линялых спортивных штанов цветной мелок и реставрировал контуры. Дурак, должно быть. Карпов поймал взглядом его лицо: свежая ссадина на лбу, монгольские щелки глаз, рот, затерявшийся в оплывших щеках, свалявшиеся клочья бесцветного пуха на подбородке. Какой там мужик, лет семнадцать…
Парень неожиданно сломал траекторию своих перемещений, двинулся в сторону Карпова, повалился рядом с ним и спросил сквозь сиплую одышку: зачем вы делаете ему больно? Кому, спросил Карпов, отодвигаясь. Господу нашему Иисусу Христу, зачем вы курите? Богословская дискуссия с придурком интереса не представляла, и сигарета, третья подряд, была уже не в радость, и он отправил окурок под скамейку: ладно, не буду. Спасибо, обрадовался парень, я помолюсь за вас. Явился карманный молитвослов в замусоленном бумажном переплете: я по книжке молюсь, тут слова такие сложные, я плохо запоминаю – присноблаженную, пренепорочную… Поклоны бьет, вот и ссадина, понял Карпов. Дурак ковырял страницы ломкими, тростниковыми пальцами: я о вас ангелу своему помолюсь, Иоанну Предтече, вот – крестителю Христов, проповедниче покаяния… Он, настороженный догадкой, спросил: вас Иваном зовут? Иваном, мы с мамой вот тут живем, – парень, тряхнув щеками, кивнул на серый каземат ближней общаги и вынул обглоданный, мелом перепачканный пряник: извините, я покушаю… Карпов поспешно поднялся: ну, мне пора. Сама дискету привезет, невелика барыня.
Ройзману достался «Кот в мешке». Куда отдадим, поинтересовался Кулешов, – направо, налево? Арон Моисеевич неожиданно указал глазами вправо: Жанне. Жанна, играем с вами, тема – «Похороны»: его тело было предано земле не сразу, срок назовите. Недели… две, выговорила Жанна неуверенно и непривычно медленно. Именно так, подхватил Кулешов, зря сомневались, соседей стал беспокоить неприятный запах, вызвали милицию, пришлось ломать дверь. На ум пришла автоэпитафия Баркова: жил грешно и умер смешно, но вслух Карпов выругался с усталой досадой: блядь, все через жопу. Надо будет Наталье ключ дать.
В прихожей заверещал звонок. Карпов обеззвучил телевизор – нет меня, идите на хуй, и прочел на синем экране белые буквы, видимо из «Вопросов веры»: его фельетон о священнослужителе назывался так. Антон вылез вперед, но, судя по выражению кулешовского лица, ошибся; куда ж ты поперек батьки в пекло, – «Православный стриптиз», чтоб ты так знал.
Горбоносый и пухлогубый отец Андрей имел приторный вид тифлисского кинто: в карих, навыкате глазах плавились гозинаки и чурчхела. Ирка третью неделю подряд бегала в церковь и, вернувшись, заводила одну и ту же ектенью: покреститься мне надо. Сраку перед попом заголить не терпится? Голос жены снижался до трагического, рыдающего шепота: крестят в ночнушке, как ты можешь, это настоящий священник… Последних священников в Пустозерске сожгли, отвечал Карпов, одно блядво осталось.
Ектенья вскоре сменилась панихидой: отец Андрей не служит, представляешь? Карпов, проходя по горкомовскому коридору, ткнулся к знакомому инструктору: Юрий Викторыч, что за перестановки в приходе? Натворил батюшка делов, сказал тот, бабам условие предъявлял: либо раздеваешься догола, либо крестить не буду, четыре телеги на него накатали, пришлось епархию в известность ставить. А ведь я угадал, подумал Карпов и спросил: ну, и?.. Церковь не армия, ответил отставной замполит, попов не разжалуют, – владыка в деревню его законопатил, матушка Надежда, поди, все кудри ему повыдрала. Карпов вынул блокнот: давай-ка, Викторыч, поподробнее. В голове уже прыгали и толклись ехидные, на манер Зощенко, фразы: обратно говорю вам, гражданочка, не люблю я ихнего духовного сословия, и не то чтоб не люблю, а просто категорически не уважаю; вот, примерно сказать, был в нашем приходе настоятель – мужчина весь из себя видный… Фельетон признали лучшим материалом недели, и он получил двойной гонорар – восемь рублей, что ли.