У нас тут в краеведческом музее есть фотографии, которые сделаны во время гражданской войны. Казаки дорубили рабочий отряд, отрезали половые органы, вложили им в рот и снялись на их фоне… Где был Левин, где был Каратаев, где был Лев Николаевич? Я не могу, не могу этого уместить в своей голове, я схожу с ума!
Учитель закрыл лицо руками. Я молча смотрел на него. Меня словно оглушили.
Стоявший на полу телефон, о котором мы все забыли, вдруг затрещал. Я снял трубку и услышал голос Волчанова:
– Это вы… – он назвал меня по имени-отчеству.
– А кто же… – я зло обругал его матом. Волчанов немного помолчал.
– Так что же это? – произнес он медленно. – Вы, значит, снова играть… Мы деньги собрали, а вы политическую демонстрацию устроили. Народ взбаламутили… Зачем вам это?
– А что, в самом деле деньги собрали? – спросил я, разыграв удивление.
– Конечно!
– Двести тридцать тысяч?
– Почти…
– Раз собрали, несите сюда! – предложил я. – Вам они все равно не пригодятся. А мы с напарником пересчитаем, акт составим.
– С каким напарником? – зарычал Волчанов. – Ты что косишь, сука! Нет никакого напарника!
– Ну, если тебе так легче, считай, что нет. Но деньги принеси! Они тебе ни к чему. Зачем покойнику деньги?
Я повернулся к своим собратьям по оружию. Дедушка Гриша улыбался до ушей, его лицо дышало чистым детским восторгом. Учитель тоже как будто улыбался.
– Ну вот что! – Волчанов шумно вздохнул. – Таких нахалов я еще не видел! Пора кончать…
– Кого это кончать? – закричал я. – Ты слышал, что народ толкует? Из Москвы, говорят, группа захвата приехала! А народ зря не скажет! Все давно уже поняли! Я первым приехал, напарник мой – второй. Вот-вот приедут остальные. Да и без них справимся! – я сделал короткую паузу. – Слушай сюда, ирод ты наш! Днем ты все равно не полезешь, кишка тонка, а вечером мы сами тебя прихватим. Старшему твоему ублюдку я уже морду набил, он меня теперь бояться должен. Младший в счет не идет. Кто там еще остался? Думаешь, Филюков и остальные твои держиморды захотят вместе с тобой к стенке? Они разбегутся как тараканы! Если уже не разбежались… Выходит, остаетесь вы, Волчановы, одни.
Волчанов молчал. Мой блеф снова завораживал его.
– Послушай доброго совета! Бери веревку покрепче и полезай на дерево! Бегом, пока тебя в клетку не посадили! Только так ты можешь улучшить свое положение.
– Ты опять… – простонал он. – Ты мне вот что объясни! Я тебя понять хочу! Зачем тебе все это? Ты жил как у Христа за пазухой! Тебя за границу пускали, да в какие страны! Америка, Англия! В Москве жил, – он говорил обо мне в прошедшем времени, и это ужаснуло меня. – Ты зачем к нам влез? Не понимаю… Ты же умный мужик! Я вижу, ты – умный… Зачем тебе все это? Игра эта в благородство? Ведь это лишь игра! Ты за нее всем заплатишь! И ты такое же дерьмо, как все. Ну, поумней чуть-чуть. Ведь если умный, понимать должен – с этим народом нельзя по-другому! Не будешь их в страхе держать, на второй же день разорвут! Они меня уважали, а ты приехал, начал гадить… Такие, как ты и этот немец полоумный, народ нам испортили! У вас ничего святого нет! – заорал он. – Нахватались там, на западе, с дерьма пенок и дурманите народ… – он добавил яростную матерную тираду. – Тебя бы в органы передать, чтобы разобрались, дурь из башки выбили. Стал бы, небось, человеком! Дожились: такого в журнале держат… Антисоветчиков сами пригреваем, а они про нас потом такое печатают…
– Что, советская власть поручила тебе убивать детей? – спросил я.
– Да что ты понимаешь, чистоплюй! Заладил: убивать, убивать! Бояться должны люди! На этом мир стоит: кто-то сверху, кто-то снизу. Никакого убийства не было! Один раз нажрался Колька с горя, девушка его бросила, и попалась под руку девчонка эта… Ну, с кем не бывает по молодости! Конечно, помог ему, а что ты думал, я, отец, своего ребенка под вышку отдам? Замяли все по-тихому, родители ее без претензий. И все! Остальное – болтовня! Они сами все…
– Значит, ты не убийца, а народный любимец? – спросил я. Он выругался в ответ. – Ты и твои выродки за три года убили в этом городе восемь детей: семь девочек и мальчика. Я не говорю о тех, кого вы развратили, изнасиловали. Чистых убийств восемь! Вы загнали всех по углам и, не спеша, со вкусом режете детей…
– Да так было всегда! – простонал он. – Кто тебе в голову вбил, что когда-то было по-другому? Мы их в угол загнали! Подумаешь, пощипали тут кое-кого. На то щука в пруду, чтобы карась не дремал! Не будет нас, думаешь, изменится что-то? Другой на моем месте еще пуще драть будет!
– Но не убивать! Время убийц прошло! А ты этого не понимаешь. Ты опоздал родиться. В тридцатые ты был бы на месте и при деле. А сейчас… Сейчас тебе только на дерево.
Волчанов надолго замолчал. Я не раз замечал, что черный юмор на людей жестоких действует сильнее, чем прямая угроза.
– Ладно, хватит… – медленно произнес он наконец. – Мы вас поджарим как свиней. С напарником твоим…
– «Хватит»! – передразнил его я. – Сейчас мой напарник тебе привет передаст!
Я прикрыл трубку рукой и сказал дедушке Грише:
– Давайте предупредительный выстрел по машине! Только не в людей!
Дедушка Гриша вскочил на стул, высунул в форточку ствол лучшей в мире винтовки Мосина, и раздался грохот, за окном полыхнуло пламя. В горнице остро запахло дымом.
– Ну как? – радостно заорал я. – Как тебе мой напарник?
Короткие гудки были мне ответом. Опасаясь выстрелов с улицы, мы присели на корточки, затем я осторожно подобрался к окну и выглянул. Бок канареечной машины лизало пламя.
– Вы угодили в бензобак! Вот это снайпер! – закричал я старику. Дедушка Гриша счастливо захохотал. – Я же вам говорил: чем мы не группа захвата! – обратился я к учителю.
– Я, собственно говоря, в бензобак и целился! – торжествующе заявил дедушка Гриша. – Еще там, на улице, высмотрел, где он расположен.
Я сорвал трубку телефона. Раздались долгие гудки, потом послышался голос Волчанова. Очевидно, телефонный аппарат находился в другой машине.
– Ну что, горим? – спросил я. Он молчал. – Горим, спрашиваю? Оглох?
В ответ донесся неубедительный торопливый мат, и связь оборвалась. Я положил и снова взял трубку. Гудков не было. Он отключил телефон. Между тем пожар за окном разгорался. Полыхала уже вся машина. Ее не пытались тушить, второй канареечный близнец отъехал подальше в сторону.
– Вы… Вы все не то делаете! – сказал учитель. – Возможно, я запутался и уже ничего не понимаю, но это не то! Вот там, на площади, мы были вместе. А сейчас – нет… Напрасно вы… Не нужно было стрелять.
Канареечное корыто с решетками было сделано, очевидно, из толстого металла и горело долго. Когда от него остался черный дымящийся остов, они завели мотор второй машины и поехали прочь. Следом за ними по пыльной дороге змеился провод.
– Они бегут! – закричал дедушка Гриша. – Бегут как крысы!
– Они вернутся… – спокойно сказал учитель.
– Да что вы мне говорите! – раздраженно вскинулся дедушка Гриша. – Как будто я не знаю этих людей! Они все трусы! Вот увидите: через полчаса их не будет в городе…
После обеда мы решили установить дежурство. Первым заступил я, через два часа – дедушка Гриша. Учитель тоже настоял на своем дежурстве, хотя старик возражал, объясняя это тем, что учитель плохо видит и вообще нездоров.
– Собственно говоря, все это не нужно! – раздраженно говорил дедушка Гриша. – Их уже в городе нет. Вот завтра утром увидите сами.
За время своего дежурства я изучил винтовку Мосина. Она оказалась удивительно простой, но выглядела убедительно и была очень тяжелой.
Отстояв свою смену, я тут же заснул. Две почти бессонные ночи сделали свое дело: я проспал четыре часа как одну минуту и проснулся, когда учитель заканчивал свою смену и снова подошла моя очередь. Меня не собирались будить, учитель с дедушкой Гришей пили чай и тихо переговаривались.