Глава 73. Осень
Аграфена
На палубе бара «Белка» с утра много мам с детьми. Смотрю на хорошенького малыша через два столика. Ежусь. Рядом Москва-река. От воды тянет свежестью. Зябко. Осень.
— Мышка, ты уверена, что хочешь завтракать на веранде? — Князев хмурит брови, а мне хочется дотронуться рукой до его лица и разгладить возникшую складку.
— Да, я хочу смотреть на воду, — слегка улыбаюсь.
Глеб пересаживается ко мне на диван и обнимает, прижимая к себе. Делится жаром своего тела. Мне кажется, что Князев никогда не мерзнет. Кладу голову к нему на плечо. Не отрываю глаз от легких волн на речке.
— А помнишь, как мы катались на теплоходе, и ты обнял меня, — внезапно вспоминаю я, — я думала, что умру.
— Помню, — Глеб чмокает меня в лоб, — большое испытание для моего самообладания.
— До сих пор не верю, что ты мой. Кажется, закрою глаза и все исчезнет, — трусь щекой о плечо Глеба, чтобы проверить его материальность, — ты первый мужчина, рядом с которым я не могла дышать.
— Сейчас можешь? — не вижу, но чувствую, что Глеб улыбается.
— Сейчас уже легче, — тоже улыбаюсь, — просто в груди разливается тепло, когда ты рядом.
Налетает порыв ветра. По водной поверхности проносится рябь. Грохочут крылья больших солнечных зонтов, нависших над столами.
Официант приносит наш заказ и неторопливо разгружает поднос. Глеб сразу тянется к чайнику и наливает напиток мне в чашку.
— Пей чай. Руки совсем ледяные. И ешь свой омлет, калории согревают, — отчитывает меня, как строгий папочка.
Беру озябшими пальцами горячую чашку. Слишком горячую. Оборачиваю ее салфетками. Смотрю на Храм Христа Спасителя на другом берегу реки.
— Что ты чувствуешь, когда смотришь на православные церкви? — задумчиво спрашиваю у Глеба.
— Ничего не чувствую. Просто всегда думаю, что храмовая архитектура оживляет пейзаж, — Князев пододвигает к себе тарелку и берет в руки приборы.
— А я чувствую угрозу, когда смотрю на мечети, — внезапно признаюсь я, — мне кажется, что это символ чуждой цивилизации, которая угрожает нашей.
— Почему тебе так кажется? — Глеб отрывает взгляд от тарелки и смотрит на меня.
— Не знаю, — неуверенно пожимаю плечом, — наверное, из-за этих ужасных толп на проспекте Мира на Курбан Байрам. Потом пугают эти жертвоприношения животных. Это внушает страх.
— В иудаизме тоже есть жертвоприношения. В торе постоянно указывается на их необходимость, — отмахивается от меня Глеб. В ислам эта традиция пришла оттуда.
— Но евреи не приносят жертвоприношений, а мусульмане приносят, — указываю я на общеизвестный факт.
— У евреев все упирается в храм. Когда будет третий храм, тогда и возобновятся жертвоприношения. Просто в исламе требования к ритуалу попроще. Думаю, твой страх связан не с этим.
— А с чем же? — дую на чай и делаю глоток.
— Просто ислам — пассионарная религия. Христианский мир умирает, население сокращается. И в этом вы виноваты сами. Ну или не вы, а кто там реально управляет христианским сектором. Те самые секты, которые считают, что нужно уменьшать население. Исламский же мир растет и ширится. Скоро он поглотит христианскую Европу. Естественно, что ты чувствуешь угрозу. Думаю, она вполне реальна.
Закрываю глаза и осмысливаю услышанное. Это неприятно осознавать, но Глеб прав. Аскетизм проигрывает торжеству плоти. Далеко ходить не надо. Я чувствую угрозу от мечетей, при этом люблю мусульманина. Вот такой парадокс.
— Я хочу после завтрака зайти в Храм, — просыпается во мне какое-то упрямство, — хочу поставить свечку за упокой папы.
— Как хочешь, Груша, — Глеб покорно кивает, — мы сегодня никуда не спешим.
Пересекаем по мосту реку. Князев заходит со мной в храм. Пока покупаю свечки, разглядывает иконостас на царских вратах.
Запах ладана и особая атмосфера вводят меня в легкий транс. Нахожу канун, ставлю свечку, читаю какую-то всплывающую в голове молитву. Невольно размышляю, какую ценность это все имеет для меня лично? Воспоминания из детства, тесно переплетенные с образом бабушки. Ее рассказы о добром боге.
Верую, ибо нелепо. Думаю рационально и уже слабо верю. Являются ли угрозой другие культуры? Несомненно являются, если слепо верят. В последние тысячу лет войны проходили под знаменами богов. А до этого, что было до этого?
— Во имя чего воевали язычники? — спрашиваю у Глеба, когда возвращаюсь к нему.
— В античном мире на войну шли ради личной славы, — тут же отвечает Князев, — что было у древних славян, затрудняюсь ответить. Мышка, мне посоветовали подняться на смотровую площадку. Не хочешь?