– Ты тут? – взывает к ней вцепившийся в дверную ручку Ираклий – невысокий, Леле до плеч. Она не отвечает, продолжает одеваться, с трудом натягивает носки на мокрые ступни. – Идем, тебя Дали давно зовет!
– Что ей надо? – Лела обувается и медленно шнурует кеды. Проникший снаружи воздух рассеивает пар, и теперь уже хорошо виден стоящий на пороге Ираклий с его острыми торчащими ушами и широко распахнутыми глазами. Ираклий отдувается.
– Пойдем, Дали тебя зовет. Дети на пятом прыгают по кроватям и отказываются слезать.
Лела с силой завязывает второй кед и быстрыми шагами следует за Ираклием.
Снаружи тепло, светит солнце. Никого нет. Они перебегают стадион, который находится между корпусом бани с прачечной и вытянутым в длину основным зданием.
Лела одевается по-мальчишески и на первый взгляд похожа на мальчика, особенно сейчас, когда спешит. Впрочем, тот, кто посмотрит на нее вблизи, заметит изящно очерченные светлые брови, черные глаза, нежную кожу лица и пунцовые потрескавшиеся губы, а проступающая под рубашкой округлая грудь окончательно рассеивает сомнения: перед нами девушка.
– Дали не смогла их прогнать. Прыгают на сетках, – пыхтит Ираклий.
Лела опережает Ираклия. Они приближаются к зданию. Взбегают по лестнице на крыльцо, перескакивая через широкие ступени, и оказываются в вестибюле.
В фойе, пол в котором выложен мозаичными бетонными плитами, как всегда, прохладно. На стене висит несколько стендов. На одном закреплен красный огнетушитель.
Лела мчится по лестнице, взлетает на пятый этаж и несется по длинному коридору. В дальнем конце слышен визгливый крик Дали. Лела вбегает в комнату. Там крутятся дети, некоторые из них скачут на сетках железных кроватей. Пружины скрипят. Среди детей мечется низкая полная женщина, будто играет в салки, на самом же деле она гоняется за детьми, хотя пока никого не сумела поймать. Это Дали, надзирательница и сегодняшняя дежурная. Сквозь редкие, выкрашенные в красный цвет волосы Дали просвечивает кожа. Волосы стоят над головой, точно нимб: ни дать ни взять школьная святая, тем более что в вечной беготне за воспитанниками она страдает, как настоящая мученица.
Несколько месяцев назад интернат получил гуманитарную помощь: ему подарили деревянные кровати. Старые, прослужившие много лет железные снесли на пятый этаж и составили в одну комнату. Однажды, когда здесь еще спали дети, случился потоп. Рабочие заделали потолок, но без толку. Потолок чинили и второй раз, и третий… Но всякий раз, как шел дождь, потолок протекал, и постепенно с этим смирились. Во время дождя дети поднимались сюда и наблюдали, как с потолка льется вода. В комнате до сих пор стоят ведра и тазы, чтобы собрать дождевую воду, а потом выплеснуть из окна или с балкона. После того как в опустевшую, загроможденную ведрами и тазами комнату перенесли железные кровати, ее прозвали «кроватной». Теперь уж стало воистину невозможным изгнать отсюда детишек: ничто не сравнится с удовольствием попрыгать на кроватях, особенно в дождливый день.
Притягательности «кроватной» добавляло и еще одно обстоятельство: единственный с этой стороны здания балкончик рухнул да так и остался лежать на земле грудой бетонных обломков. Отломился и металлический каркас с кусками шифера, так что из стены на месте балкона теперь торчали только швеллеры. Воспитанники интерната во время происшествия играли в футбол на стадионе неподалеку; никто не пострадал. Разумеется, директора и школьное начальство это заботило куда больше, чем рухнувший балкон. А через несколько дней унесли и балконную дверь, причем вместе с дверной коробкой. Не исключено, что ее украл кто-то из соседей – подумал, наверное: балкона уже нет, кому теперь нужна дверь? В общем, в стене «кроватной» отныне зияет пролом величиной с дверь, сквозь который, особенно в такую погоду, как сегодня, было видно лазурное безоблачное небо, а еще тополя и административный корпус напротив.
– Не ходи туда, а то побью! – верещит Дали. А дети смеются, гоняются друг за другом.
Дали говорит Леле:
– Вот видишь… Проволокой закрутила снаружи, они ее сняли и смотри до какого состояния меня довели!
Лела замечает стоящего в углу Васку. Васка – цыганенок лет пятнадцати, хотя выглядит гораздо младше. В интернате Васка давно. Лела помнит, как он здесь появился. Васке тогда было восемь, а Леле – одиннадцать. Васку сдал в интернат дядя, смуглый, зеленоглазый, с наколками на волосатых руках. Больше он в интернате не появлялся. Поначалу Васка привязался к Леле, как сейчас Ираклий; она покровительствовала парнишке и защищала его от местных обитателей, для которых новенькие в интернате всегда были лакомым куском. Потом неожиданно у них приключился секс. Произошло это возле бани, под грушевыми деревьями, на обочине сырой поляны. Лела помнит, что тем вечером со стадиона вдруг все исчезли. Дали тогда увлекалась каким-то латиноамериканским сериалом, где свекровь и невестка насмерть враждовали друг с другом, не пропускала ни единой серии и всех детей затащила на передовую той родственной баталии. Дети убежали смотреть телевизор, а Лела и Васка остались на стадионе одни. Лела уже почти забыла, как все случилось. Они с Ваской пошли к грушевым деревьям и разделись. Леле не было больно, как в другие разы, наоборот, она чувствовала нежность, осторожность и мягкость тела Васки. Одно ее раздражало: как в нее утыкались костлявые бедра Васки. Лела и Васка целовали друг друга в губы, Васка уже умел целоваться взасос. Друг другу они ничего не сказали. Ни в первый раз, ни в последующие, потому что встречи у груш продолжались. Лела не помнит в точности, когда все это изменилось, когда и отчего она отвергла Васку и почему обратила его в постоянный объект унижений. Васка никогда и ни в чем не возражал Леле, вот и сейчас воспринял ее приход совершенно спокойно. Даже улыбался. Лелу Васкина улыбка вывела из себя. Ей захотелось подскочить к нему и сбить кулаком ухмылочку с его красных губ. С самого начала, как Васка появился в интернате, и в последующие годы он никого не сторонился, не смотрел на других издалека и поговорить-то любил. Но раньше Васка так не улыбался, а потом вдруг эта улыбка прорезалась на его лице, немного насмешливая, странная… Не поймешь, улыбается он, смеется над тобой или ему вовсе не до смеха.