Павлуня, запасливый человек, вытащил карманный фонарик. Узкий луч запрыгал по стволам, по снегу и нашел возле елки следы, почти не тронутые.
Они побрели по следам, теряя их на продутых плешинах и снова отыскивая в тихих кустах, у старых пней. Останавливались, всматривались в колючую тьму, мигали фонариком. Хором кричали: «Ого-го-го!»
Громче всех шумел механик. Голос у него был здоровый, молодой. Казалось, что механик радуется неожиданному ночному приключению.
Откликнулся Модест неожиданно скоро. «Э-э-э!» — раздалось из чащи, и навстречу им вышел сам Петров, весь запорошенный.
— Нашли? — хрипло спросил он.
— Нашли, пропади ты пропадом! — прошептал Женька.
— Где?!
— Чай пьют, у Натальи, — сказал Павлуня, задыхаясь.
Модест закрыл лицо ладонями, тяжело опустился в снег.
— Лошадь где? — просипел Женька.
— Там.
И парни услышали тихий хрип.
Женька первым подбежал к большой куче хвороста, наклонился и увидел, что это не хворост, а лошадь. Она лежала на боку, не двигалась. Павлуня осветил ее острым лучом — блеснули оскаленные зубы.
— Загнал я кобылу вашу, — опустошенно проговорил Модест, не вставая на ноги.
Павлуня, сунув Женьке фонарик, присел, втащил себе на колени тяжелую лошадиную голову, пробормотал, поглаживая жесткую гриву:
— Ну, как же ты? А?
В груди у Варвары что-то забулькало, бока ее начали раздуваться и опадать. Лошадка хотела подняться — ничего не вышло, и она пожаловалась Павлуне тоненьким ржанием.
Эта жалоба подбросила Женьку. Высоко над лесом поднялся его петушиный крик:
— Из-за бабы такую Варвару сгубил! Пузырь с бакенбардами!
Никто не успел опомниться, как он, подскочив, ткнул застывшим кулаком куда-то в темное лицо Модеста. Тот откачнулся.
Механик крепко обнял Женьку:
— Ну-ну-ну!
— Пашка, Пашка, а как же ее детеныш?
Павлуня поднял голову:
— Беги! Скорей! Зови народ!
Женька бросился было, но механик сказал растерянно:
— Погоди, а он?
Женька оглянулся: Модест сидел в той же позе, привалясь спиной к дереву.
— Ему не к спеху — не родить! — зашипел он, торопясь сбежать от жалобного голоса лошадки.
Когда он пробился к огням совхоза, метель почти утихла. Снег на полях перестал дышать, с дороги унеслись белые космы, оставив на поворотах свежие горы. Прорезалась луна, заиграли звезды.
Женька опомнился, очутившись перед собственным домом. Из последних сил застучал каменным кулаком в калитку. И когда послышались материнские шаги, в изнеможении опустился на заснеженную скамейку.
Пока Настасья Петровна бегала запрягать коня, пока искала мужиков, Женька расслабился, вытянул ноги — отдыхал. Мать подъехала на санях, на которых сидели еще два скотника. Спросила:
— Останешься?
— Поеду. Там наши.
«Наших» встретили в поле. Механик с Павлуней, закинув Модестовы руки себе на плечи, вели обессиленного супруга.
— Скорей! — сказал, задыхаясь, Павлуня. — Плохо Варваре!
Женька соскочил с саней к парням, махнул матери:
— Поезжай!
Они довели Модеста до дома Натальи и сдали его, ослабевшего и бессловесного, красавице Вике.
— Ну, и я подался, — сказал механик. — Спасибо за компанию.
У дома Татьяны он выволок из-за низенького заборчика занесенный снегом узел и, передавая его Павлуне, проговорил:
— Мерси за шубу! До свидания.
— Прощай! — ответил Павлуня.
Они с Женькой дождались, пока механик уехал, и, проводив взглядом автобус, побрели за дома, где на белом снегу глубоко прорезались следы полозьев.
Через час, а может, через два по дороге из лесу заскрипели сани. На них везли Варвару.
— Живая?
— Плохая, — сказала Настасья Петровна, шагая рядом с санями вместе с людьми. — Детеныша скинула. Мертвого.
Павлуня тоже пошел с Женькой и Лешачихой. Он касался ладонью головы лошадки, слушал ее утомленное дыхание и думал о том, как объяснить Трофиму такое горе.
НАГОВОР
Утром Модест не вышел на работу.
— Заболел, а может, совесть загрызла, — предположил Саныч.
— Вику проклятую караулит, поди! — яростным шепотом возразил ему Женька и сплюнул.
Павлуня не принимал участия в разговорах, он отрешенно бродил в отдалении.
Было тихо. К утру подошла оттепель, и тракторные тележки вдруг крепко запахли болотом.
Неожиданно у мастерской появился сторож из конюшни. Разглядев среди механизаторов Павлуню, он закричал, потрясая кнутовищем: