Трофим ласково смотрел на парней.
— Ну, как живете-можете? — и, не дав ребятам ответить, вдруг наклонился к Женьке, положил, как маленькому, ладонь на голову, пригладил волосы — Женька сжался. Трофим убрал ладонь, а паренек все сидел не шевелясь.
— Помните, убегал я тогда? — неожиданно спросил он.
— Еще бы! — кивнул Трофим, оживляясь. — И топиться собирался.
Женька выпрямился, залепетал торопливо:
— Во-во! Помните? Я никому!.. Только Саныч знал! И вам теперь скажу! В дворники я хотел! Говорят, их в Москве днем с огнем ищут! Работенка — не бей лежачего, опять же столица!
Женька выпалил все. Трофим смотрел с удивлением, мотал головой, усмехался. Потом стал серьезен.
— Ну, а дальше-то, а? Дальше что думаешь делать?
— Думаю…
Трофим вздохнул:
— Долго думаешь. Так и жизнь пролетит — не заметишь.
— Не пролетит! — с такой бесшабашной уверенностью ответил Женька, что больной невольно улыбнулся, а потом стал еще мрачнее.
Увидев такую перемену, Женька быстро пообещал:
— Я на трактор сяду! Хотите?
— Хочу, чтобы ты человеком стал, — грустно сказал Трофим. — Держись поближе к хорошим людям. С Алексеичем дружи — он не подведет.
— Да я и так уж, — обрадовался Женька.
А Трофим ясно посмотрел в Пашкины глаза:
— Ты-то как живешь, Алексеич? Давно я тебя не видел. — Он прищурился, чуть отодвинулся. — Изменился ты, возмужал. — Помолчал и совсем тихо, как будто смущенно, продолжал: — Мы тут с одной дамой часто насчет тебя очень спорим.
— С этой дамой поспоришь! — не утерпел Женька и зажал ладонью неуемный свой рот.
Трофим посмотрел на него:
— Да, с ней трудно. Много мы ругались и так ни до чего путного не доругались.
Павлуня подумал, сказал от души:
— Жалко!
— Ну, теперь все равно, — рассеянно проговорил Трофим и надолго замолчал, глядя в сторону.
Потом спросил:
— Кошка моя цела?
— Живая, — ответил Павлуня, краснея и томясь, опасаясь следующего вопроса, о Варваре.
Женька, поняв его испуг, таким азартным шепотом бросился расписывать кошкин аппетит, что Алексеич не знал, куда прятать глаза.
— Да ладно тебе, — остановил он товарища.
Трофим тоже сказал:
— Ладно. Шут с ней, с кошкой. Вы меня порадовали, пришли… Спасибо…
— Чего там, — ответил Женька. — Мы побегли?
— Погодите-ка, — остановил его больной.
Он пошел вверх по лестнице, а парни с грустью смотрели, как болтается на нем просторный халат.
Вернулся Трофим не скоро. Волосы пригладил и успел даже побриться.
— Вот тебе, Женька, мой подарок. — Трофим протянул массивный, видимо, самодельный нож, складной, с колечком, на цепочке.
— Да не-е! Не нужно! Что вы!
— Бери, бери! Мне ни к чему. Этот ножичек со мной на фронте был. Бери и помни Трофима.
— И зачем это, — невнятно пробормотал ловкий на язык Женька, засовывая нож в карман.
— А это тебе, Алексеич. — Старый солдат подал Павлуне сложенный вчетверо листок. — Мое завещание. Не гляди пока. После.
— Да я… — сказал Павлуня, убирая листок.
Больной пожал им руки.
— До свидания, люди. Живите долго. Хорошо живите. Землю родную не забывайте. Ну, и Трофима вспоминайте иногда, ладно?
— Да что вы! — сказал Женька, стараясь поменьше хрипеть и глядеть повеселей. — Вы еще поправитесь!
Больной усмехнулся:
— Это точно. Топайте!
Парни повернулись, пошли к выходу, чувствуя, что он смотрит им вслед. От этого взгляда Павлуня едва не упал, зацепившись за порог. У двери оглянулся: Трофим стоял на прежнем месте. Павлуня с Женькой помахали ему руками, Трофим махнул им в ответ.
— Ну? — спросил их во дворе Аверин.
Приятели, не ответив, обежали взглядом скамейки и дорожки: Марьи Ивановны нигде не было. Они переглянулись и полезли в машину.
Когда в молчании они отмахали уже километров тридцать от клиники, Женька пихнул Павлуню в бок:
— Покажи!
Алексеич развернул листок. Женька, наваливаясь на его плечо, прочитал вслух:
— «Рекомендация…»
Удивленно уставился на товарища: «Ого!» Потом забегал быстрыми глазками по бумаге.
— Дай-ка! — Боря Байбара внимательно прочитал рекомендацию и сказал: — А что? Все правильно написано. Хоть сейчас тебя принимай в партию. И примем, вот погоди малость.
— Да не-е! — испугался Павлуня. — Куда мне!
Василий Сергеевич взял у комсорга рекомендацию, очень долго вчитывался в нее и проговорил наконец: