Механик посмотрел на размякшего Бабкина, посмотрел на застывшего Павлуню, все понял и усмехнулся.
— Дочка, касатка, погоди! — вскричал он и бросился следом, спотыкаясь о чужие ноги.
Девушка остановилась, сощурилась: видно, ослепили ее огненные волосы и белые зубы. Механик загородил ей дорогу.
— Пропустите, пожалуйста, — попросила она с улыбкой.
— Не пущу! — отвечал он, высокий да красивый. — Мост сняли, а катер еще не ходит, так что деваться мне некуда, буду тут судьбу свою искать. А как звать судьбу-то?
Круглую девушку звали Татьяной, а фамилия у нее была легкая, беззаботная — Чижик. Все в совхозе знали, что в нее давно и безнадежно влюблен Павлуня, но никто не подозревал, что таким же сердечным недугом поражен и его суровый брат.
Бабкин снова различил среди папиросного дыма и запаха сапог цветочный легкий аромат. О чем они там шепчутся?! Всей душой тянулся он к подоконнику, на котором, уже рядышком, тесно сидели механик и Чижик. А Павлуня дергал его за рукав и тоже подталкивал к подоконнику:
— Миш, а Миш! Отдай ей, а? Она, поди, голодная.
И совал ему в ладонь большое, нагретое в кармане яблоко.
— Сам отдай! — обозлился Бабкин. — Человек ты, Пашка, или бревно березовое?
«Бревно, — охотно отвечали Павлунины просящие глаза. — Березовое…»
Бабкин видел, как механик шустро втиснул в ладошку Татьяне красную коробку духов, за которыми бегал через речку, прямиком. И не тихо, как Павлуня, а громко и напористо он втолковывал бедной девчонке:
— Не возьмете — обидите! Я же от всего сердца! Я же для вас специально! Честное слово! В честь нашего знакомства! Я давно хотел! А сегодня решил: дай, думаю, куплю ей духи, дай познакомлюсь! Честное слово!
— Надо же, — только и ответила Чижик.
Бабкин стиснул зубы. А Павлуня все навязывал свое несчастное яблоко:
— Отдай, Миша!
Бабкину, пожалуй, впервые стало тошно смотреть в его несмелые глаза.
— Эх, Пашка! — в сердцах сказал он. — Съешь сам свое яблоко! Горькое оно!
Он видел, как Чижик опустила глаза и сделалась вдруг печальной и очень красивой, а механик стоял над ней, как коршун над цыпленком.
— Горькое? — Павлуня откусил яблоко. — Совсем не горькое. Попробуй, Миш.
Бабкин жевал свою половинку яблока, яростно смотрел на механика, который махал руками, соловьем заливался перед сомлевшим Чижиком, и мрачно думал: «Зря я тебя из реки тащил!»
ТЕТКИН ДОМ
Река словно застыдилась своей резвости и торопливо уползала обратно, в покойные привычные берега. Солнце припекало, берега дрожали в синей дымке. На полях валялись ветки и камни, палки и банки, оросительные канавы были забиты песком. За огородами на бурых репейниках висели куски газет и тряпки.
Мир успокоился, ветер затих, небо заголубело, а Бабкин проспал четырнадцать часов кряду. Когда он проснулся, то не почувствовал ни рук, ни ног — затекли. Насилу разломавшись, опухший со сна, качаясь и спотыкаясь о стулья, он добрался до кухни. Только тут он наконец проморгался и увидел тетку с Павлуней. Братец уныло сидел за столом над горячими нетронутыми блинами. Тетка возилась у печи.
— Миш, — застенчиво обрадовался братец, — ты спишь. А блины-то совсем уж…
Как обычно, Павлуня не смог толком и до конца объясниться, он просто схватил Бабкина за руку и потащил к столу, глядя на него своими ясными глазами, не замутненными ни хитростью, ни ложью.
Тетка обернулась к племяннику. Работая у печки, она всегда делалась деловой, сердитой и выражалась кратко: «Дай! На! Пропади ты с глаз моих!»
— Лопай! — грозно приказала она Бабкину и зашуровала в топке. На лице ее играло багровое пламя.
Бабкин вспомнил тетку с мешком на той одинокой, пропадающей среди волн ферме, и есть ему расхотелось.
— Злишься? — прищурилась тетка. — За мешок? Все не забыл? Так я ж его не взяла! Помнишь?
— Все помню! — ответил Бабкин. — И Женьку.
— Да что же это такое! — тонко закричала тетка, подперев кулаками бока. — Глядите, какой он честный! Прямо хрустальный! Дураку и рассказать-то ничего нельзя! Да я, может, про Женьку пошутила!
На печке что-то зашипело, тетка долго воевала со сковородкой да кастрюлей и, утихомирив их, обернулась к Бабкину. Спросила ласково, словно это не она только что шумела:
— Тебе со сметаной?
Бабкин усмехнулся и поднялся от блинов. Павлуня сидел с раздутой щекой, длинный нос его запачкался сметаной, пальцы лоснились. Увидев, что Бабкин ничего не ест, братец тоже, торопливо проглотив последний кусок, отодвинул тарелку.