И Сане вдруг стало страшно: ну каким теперь покажется его отец рядом с этими умными станками, мудрыми начальниками и умелыми сосновскими рабочими, которые еще так недавно звали отца «золотые руки», а теперь зовут по-другому.
— Я тут, — заупрямился Саня у фонтанчика, намереваясь присесть в спокойной тени у тихой воды.
— Сань, — робко взглянул отец. — А может…
— Конечно, может! — отрубил дед Кузьмин и подтолкнул Саню к железной калиточке в воротах.
Как во сне, шагал Саня мимо длинного ряда станков, которые он не раз видел мысленно и которые, к его удивлению, оказались именно такими, какими представлялись, шагал мимо белых стен и стеклянных конторок, мимо цветов, плакатов и стеллажей, не видя людей, а только синие халаты, и светлые лица, и темные глаза. Шагал, спотыкался на ровных плитах, дышал запахами железа, масла и краски, вспоминал на ходу: «Как на пароходе!» — и снова торопливо шел за дедом Кузьминым и отцом куда-то наверх, по железной лесенке, в красный уголок, где стулья рядами, и стол перед ними, и плакаты на стенах, а на тех плакатах строгие рабочие люди смотрели на Саню, требовали крепить дисциплину труда и быть в авангарде соревнования. А на стульях под плакатами сидели совсем не похожие на тех, нарисованных, живые ребята, толкались, шумели и на ворчание деда Кузьмина горласто отвечали:
— Давай скорей, старый! Работать надо, а не болтать!
И насмешливо поглядывали на Саниного отца, который мешал им работать и отвлекал от дела.
Саня присел в уголке, рядом пристроился отец — на краешке стула, как незваный гость, а не хозяин этого цеха, не друг этих людей.
А хозяином-то оказался дед Кузьмин, которого Саня тысячу раз видел на берегу и на улице, — пенсионер, бывший токарь, недальний сосед, жалеющий Саню с отцом и таскающий им яички. Сейчас дед Кузьмин в новой рубахе, в пиджаке и галстуке, не похож на того старика, шаркающего опорками по поселку и кряхтящего над своей поясницей. Он подошел к столу и постучал по графину карандашом.
— Товарищи! Прошу внимания! Членов товарищеского суда прошу занять свои места.
Задвигались стулья, пошли к столу члены суда, знакомые и незнакомые Сане люди, но все какие-то смущенные, словно в чем-то провинились, и не они, а их собираются судить при всем честном народе.
— Товарищи, — возвысил голос дед Кузьмин, когда члены суда заняли свои места за зеленым сукном. — Все собрались? Миша! Иванов! Это и тебя касается! Сядь как положено!
Саня покосился. Миша Иванов — мальчишка, чуть постарше его, ухмыльнулся ему и, щелкнув себя пальцем по горлу, хихикнул.
— Миша! — осадил его дед Кузьмин. — Выведу!
И, усмирив, уселся сам, нацепил очки, начал неторопливо при всеобщем молчании оправлять сукно, передвигать графин и шуршать бумагами. И чем дольше он шуршал, тем тягучее становилась тишина, даже Миша Иванов перестал вертеться, приоткрыл рот. «На Коркина похож», — подумал Саня и рассердился на себя: при чем тут Коркин?!
— Товарищи! — поднялся наконец дед Кузьмин. — Дело такое… Сегодня мы судим нашего товарища, Сергеева Сергея Петровича… Сергеев! Давай-ка сюда, на общее обозрение!
Отец посмотрел на сына, помертвел с лица и побрел на свет, на вид, к одинокому, стоящему особняком стулу. Стул был такой же, как все стулья здесь, но и другой — странный, неприятный, зловещий в своем одиночестве. И таким же одиноким показался Сане отец, неуклюже умащивающийся на стуле. И сын, помимо своей воли, встал вдруг, начал пробираться поближе к подсудимому, наступая кому-то на ноги и никого не видя, кроме отца с его несчастным чубчиком, который он вытирал одной ладонью, в другой сжимая кепочку. Саня сел в первом ряду, совсем близко от отца, и дед Кузьмин посмотрел на него странно: не то осуждая, не то одобряя. Спросил негромко:
— Уселся?
— Да, — ответил ему Саня, и тишина на минуту нарушилась: завозился непоседливый Миша Иванов, кто-то еще зашипел громко:
— С завода пьяницу выгнать, чтоб не позорил!
— Вот и я говорю, — без перехода начал дед Кузьмин. — Хороший, нужный человек Сергеев, грамотный специалист, золотые руки…
Отец вроде бы всхлипнул, и дед Кузьмин, на миг оглянувшись на него, продолжал тем же размеренным голосом:
— Только малость он сейчас не того…
— Чего там не того! — крикнул кто-то задиристо. — Позорит он наш коллектив! И себя позорит, и других!
— И сына! — вставил Миша Иванов, и дед Кузьмин, взглянув на него сердито, все же подтвердил:
— И сына!
Все плыло перед глазами у Сани, он плохо слышал, плохо понимал, о чем толковали люди, которые судили отца, видел только его лицо и глаза, неприятно мигающие, и руки, что судорожно мяли кепочку, ломали пальцы, дрожали.