Коркин что-то объяснял, Саня слушал не его, а машину и смотрел только на нее, живую, огромную, умную. Дрожал под ногами пол, посапывал, поухивал пар. Коркин похлопывал машину, словно коня, по вспотевшим масленым бокам, трогал железки, на ходу подливал масло в масленки, похожие на шляпки грибов маслят. Двигался он свободно, уверенно, и Саня впервые самую малость позавидовал ему, человеку, кому-то нужному, к какому-то делу приспособленному.
— Ты башку тут не разбивал? — спросил он неприязненно, кивнул на вал, и Коркин почему-то обрадовался:
— Во-во! Трескался! Об него! Вишь, какой низкий! Устаревшая конструкция! Сколько мне шишек насажал! Ты осторожнее!
И снова бросился растолковывать что-то, а Саня глядел на машину и с тоской думал о бывшем сборщике и механике, фотография которого недавно еще красовалась на доске Почета у проходных. А вспомнив про отца, вспомнил он и про маму, про Шарика, про грушевого чертенка, которого она гладила тогда по рожкам… И показалось Сане, что давным-давно он с берега и что берег этот не увидит уж никогда.
— Ты что? — удивился Коркин остекленевшим глазам мальчишки. — Трахнулся? Я ж говорил! Ты куда?
Не слушая, не отвечая, Саня полез наверх, к солнцу.
У входа в машину сидел на обыкновенной, совсем не корабельной табуретке Иван Михайлович — в обыкновенных штанах и ботинках и в короткой рубахе, которая у него то и дело вылезала из брюк, и он ее ожесточенно запихивал обратно.
— Ну? — спросил он, запыхавшись, поглядывая на Саню круглыми, как пуговки, глазками. — Понравилось, естественно?
— Ничего, — вежливо ответил Саня, и Иван Михайлович закряхтел: видно, не так, как положено, отрапортовал гость.
— А ты, Сергеев, вникай, понял? — холодновато посоветовал он и отвернулся — не гляделось ему на Саню, которого он почему-то не принял с самой первой встречи.
Коркин, тоже вроде как малость окостеневший вблизи Ивана Михайловича, отойдя подальше, немного обмяк, хоть и косился настороженно:
— Железный человек.
— Железный, — согласился Саня, а подумал: «Деревянный».
Иван Михайлович по-прежнему не сходил с табуретки, и Саня спросил, почему же механик не в машине, не внизу.
— А незачем, — снисходительно пояснил Коркин. — У него машина как часы. Он ее по слуху узнает, коли что не так. Слышишь? Да ты послушай!
Саня невольно прислушался: и верно, машина дышала ровно, спокойно, только временами что-то в ней вроде бы посвистывало.
Из рубки выглянул чубатый Володя.
— Нравится, Саня? — спросил он, не придумав новенького.
— Ничего, — ответил Саня, не желая обидеть человека, не сказав про непыльную работенку.
— Тогда лезь! — пригласил Володя, а Коркин, подталкивая Саню в спину, добавил:
— Лезь, коломенский!
И они полезли на верхнюю палубу.
Железо под ногами горячее — чувствовалось даже сквозь подошвы. И поручни горячие, и спасательные круги, и огромные трубы, похожие на курительные трубки. Саня поглядел на трубы, Коркин не удержался:
— Ветраусы!
«Вентиляторы», — понял Саня, и стало ему повеселей немного, стало поинтересней жить и узнавать странные прозвища знакомых и незнакомых предметов. Он разглядывал верхнюю палубу и рубку на ней — маленькую застекленную будку с плоской крышей.
— Входи! — распахнул Володя дверь, и Саня вошел.
За ним втиснулся Коркин, сел потихоньку на какой-то ящик, насупился — верно, от важности. Может, подбирал слова, вроде «рубка — сердце корабля» или еще какие-то в том же духе. Володя оглянулся на него, посмотрел на оробевшего Саню, улыбнулся парням.
— Смотрите — красота-то!
И точно, красота вокруг! Из рубки видно далеко, на многие километры. Ока впереди не сероватая, как у поселка, а зеленовато-коричневая, с синевой. Берега незнакомые, зеленые, чистые, временами на них заметны желтые лысины — это песок, пляжи. Саня тут никогда не был, он вообще нигде не был дальше сада-огорода и своего берега — затоптанного, замусоренного: такой уж ему достался сухопутный отец.
Отец… Саня оглянулся — где же Сосновка? Ее нет, пропала, растворилась в дрожащем мареве. За пароходом тянулись три баржи, тяжелые, как утюги, и такие же неуклюжие. На них болталось белье, бегали ребятишки. «Счастливые», — позавидовал Саня.
Володя не мешал ему осматриваться, молчал и Коркин: пускай новичок сам удивляется. И Саня удивлялся. Совсем не так представлял он рубку: где же тут хитрые приборы, где капитан с трубкой и в белом кителе, куда подевались его грозные команды: «Полный вперед!», «Так держать!» Нет, все-то не так… Сидит на высокой табуретке Володя в тренировочных штанах и клетчатой рубахе, крутит маленькое колесико, что впереди большого штурвала. На вопросительный Санин взгляд Коркин торопливо, чтобы не опередили, зашептал, что колесико — тот же штурвал, только механический. Внизу — паровая машина, она-то и ворочает руль. «Благодать!» — размышляет Саня, но почему у Володи покрасневшие глаза и усталый вид, почему Коркин зевал, зевал за спиной у Сани да вдруг и сомлел в своей толстой робе, и Володя, ласково разбудив его, велел освежиться в душевой и топать на вахту.