Выбрать главу

Разошлись буксиры, отмахались друг другу люди, встретившись не в океане — на знакомой до камешка речке и не после долгой разлуки — только неделю назад, может, виделись где-то на берегу, в конторе. Так почему же так рады они? Наверно, потому, что одно дело делают, одно дело любят — и на всю жизнь.

Саня спросил бы про это Володю, но в рубке Иван Михайлович, а при нем не спросишь.

Гриша не пошел досыпать, Иван Михайлович тоже. Уселись позади Володи на ящик со спасательными жилетами. Механик засопел то ли сердито, то ли сосредоточенно, и Саня понял: пора уходить к Карпычу. Он сделал шаг к двери и остановился: Иван Михайлович сказал простое короткое слово:

— Берег…

Но каким голосом он сказал его! Трепетным, проникновенным. И хотя Саня слышал, как ласково произносят это слово речники «Переката», услышать такую ласковость от самого механика было в новинку!

— Берег, — произнес Гриша-капитан тоже как-то по-своему, уважительно, словно бы с большой буквы.

А Володя сказал мягко, по-Володиному:

— Берег… — И как бы мысленно добавил к нему еще: «Милый мой».

И Саня удивился: у всех на берегу кто-то был, а у Володи никого, так почему ему-то так желанен этот незнакомый Сане берег?

— А что там? — посмотрел Саня на Володю. — Грязь, пыль… Здесь лучше — простор, солнце, вода. И тишина…

— Тишина, — повторил Володя, глядя на Саню очень внимательно. — Да ведь надоедает она, тишина-то…

Саня понимал: трудно людям без берега. Редко удается им ступить на твердую землю — разве когда баржи грузятся или, наоборот, не разгружаются подолгу. А то как взяли воз и ходом до Коломны. Дотянули одни баржонки — бросили, другие подцепили — и обратно, до Серпухова. Так и ходят. Ходят… А люди вон загорают, купаются… А Володя да Гриша беленькие, словно солнца на них не хватает… Трудно, тяжко без берега, без нормального сна. «Замотался!» — с непонятным удовольствием говорит, заваливаясь после вахты на койку, Семка-матрос. «Упарился вчистую», — бормочет, выбираясь из кочегарки, засаленный Карпыч. «Эти машины проклятые!..» — достается и железкам от сердитого Ивана Михайловича, который, конечно же, должен вот как злиться на старенький пароход, на злую судьбу, загубившую его голубую капитанскую мечту.

«А зачем такую работу выбрал, коли трудно?» — как-то, еще в самые первые дни, спросил Коркина Саня, спросил и осекся, вдруг посреди вопроса вспомнил: отец так же вот, бывало, рассказывал о цехе — как трудно да как там сложно. Рассказывал, а сам без цеха этого жить не мог… «Значит, надо, коли выбрал!» — отрезал тогда Коркин. Саня теперь-то и сам начал понимать: чем трудней дело, тем, видно, дороже оно человеку. Видно, так уж он устроен, чудной человек, что не хочет жить легко, не желает. А раз так, может, и Саня прав, покинув отца не для собственной легкости, а для его же, отцовской новой необходимой суровой жизни?..

— Не положено всем в рубке-то, — сказал за его спиной Иван Михайлович, разгоняя народ по местам, и Сане показалось, что голос механика был не всегдашним брюзгливым, а словно бы немного потеплевшим.

«Берег виноват», — понял мальчишка, выходя на палубу и вглядываясь в дрожащее марево, в котором показались уже далекие мосты Серпухова.

Свободный от вахты народ засуетился. Коркин в тесной каютке напяливал на себя тельняшку поновей и брюки повольней, вертелся, силясь весь уместиться в маленьком зеркальце.

— Хорош, — сказал Саня, и Коркин благодарно улыбнулся ему:

— Не, правда, ничего?

— Правда! Нюра твоя ахнет!

Коркин насупился: насмешка? И Саня поспешил успокоить:

— Да нет, точно я говорю — хорошо тебе! Особенно брючата!

Коркин недоверчиво покосился и полез на палубу, где беспокойно тянули шеи вымытые и выбритые перекатовцы, где Иван Михайлович все никак не мог сладить с проклятой рубахой, где Гриша-капитан одергивал белый китель и даже Карпыч не стоял, поплевывая беззаботно за борт, а тоже шевелился — провел раза два ладонями по замызганным брюкам, словно стряхивая с них пыль. Даже Саня, глядя на него, заволновался, хоть никто не ждал его на этом серпуховском берегу.

А берег приближался, и росло волнение, пока непонятное Сане.

Из рубки показался Володя, и все уставились на него, даже Карпыч задрал свою кепчонку.

— Стоим два часа, — помахал Володя каким-то листком, и народ приувял.

— Ма-ало, — протянул Коркин.

— А ты вообще помолчи-ка, — сказал ему Гриша-капитан. — Кто в прошлый раз четыре часа на берегу прохлаждался? Тебе сейчас посидеть придется: привезут харчи, поможешь разгрузить, принять.