— Ребя-ата, — затянул Коркин от кочегарки.
И Карпыч сжалился над ним. Подошел, раздвигая народ.
— Эх, мелкота!
На глазах изумленных зрителей (как сказал бы Володя) он, почти не жуя, проглотил десятка два пончиков, еще дюжину засунул в карман широких штанов и пошел на свою шлюпку.
— Они ж в масле! — испугался Коркин.
Карпыч похлопал себя по блестящим штанам:
— Масло к маслу не пристает.
11
Что-то веселый нынче Коркин — с утра рот до ушей! И Карпыч довольный какой-то, даже напевает, заглядывая в топку — мурлычет, словно старый и ободранный кот на солнышке.
— Карпыч, какой праздник? — присел Саня рядом с ним на шлюпке.
Тот повернулся — глаза, как всегда, скрыты под нахлобученным изломанным козырьком.
— Праздник не праздник — получка.
— А, зряплата! — появился на палубе грохочущий башмаками Коркин.
— Как это? — спросил Саня, и Коркин начал было пояснять ему, как глупому:
— Ну, я это к тому, что ничего ты за полмесяца не сделал, а деньги получай — зряплату. Ха…
— Дурак ты! — заорал вдруг Карпыч. — Это ты ни черта не сделал, балаболка! А мы!.. В поте лица своего!.. Тьфу!
— Карпыч, слышь, да ладно тебе, я так, брякнул, — заробел Семка-матрос, глазами умоляя Саню: помоги.
— Прости уж его, Карпыч, — удивился его вспышке Саня. — Ну, сказанул человек, не подумал.
— Думать надо! — отрезал старик и отвернулся. И больше уж не пел.
В каюту к капитану входили, словно к чужому начальнику, — серьезные, поодиночке, едва ль не со стуком. Саня приклеился носом к окну: повариха долго терла пальцы передником, прежде чем осмелилась взять в щепоть ручку. Расписывалась долго, старательно, губы собрала бантиком.
— Пересчитай, тетя Дусь, — сказал Гриша, и добрая повариха замахала руками:
— Да что ты в самом деле!
Вот и Семка вышел с каплей под носом, и Карпыч долго засовывал «зряплату» в карман — Саня помнит: так же старуха Макарова запихивала деньги куда-то в самую душу. И Володя получил, и Иван Михайлович, раза два пересчитав, долго, на виду у всех основательно раскладывал красные, синие и зеленые бумажки по отделениям желтого кошелька. Мелочь ссыпал отдельно. Сделав дело, поглядел на Саню:
— А ты чего?
— Чего я? — пришла очередь вспотеть и Сане.
— Получай! — весело сказал Карпыч. — Зарплату!
— Да идите вы все! — испугался Саня, но Гриша-капитан высунул из каюты очень официальное лицо:
— Сергеев!
И Саня вошел к нему и остановился у порога в смятении. Гриша сидел при всей форме (только что из города, с берега), лишь фуражку свою капитанскую снял и положил тут же сбоку, и она, белоснежная, посверкивала якорьком.
— Распишись! — с необычной сухостью приказал Гриша.
— Ага, — мотнул головой Саня, и в глазах у него поплыло. — Где?
— Вот, — сказал Гриша помягче. — Видишь? Фамилия и сумма. Тридцать два рубля сорок копеек. Как ученику.
Саня проморгался и увидел: черным по белому выписана его фамилия, с инициалами. Тут же невиданная сумма. Не базарные гривенники — зарплата!
— Ну, Александр Сергеевич, — хитро заговорил Гриша-капитан, и Саня сперва не понял его, смотрел с недоумением, потом дошло — засмеялся.
— Ага! В школе Пушкиным звали!
— Ну, Александр Сергеевич, трудовой человек, поздравляю с первой получкой! Да ты погоди, погоди! Пересчитать деньги положено!
— Да ладно! — Саня не стал считать, так с пачкой в руке и вышел на палубу, глотая тягучие горькие слюни.
Сразу на глаза ему — Володя, в руке бутылка лимонада, коробка конфет.
— Вот, — сказал он, пихая Сане в ладонь подарок. — С праздником тебя, Сергеич! — Оглянулся на своих. — Помню, и мне в детдоме купили лимонад и конфеты… Подушечки… Каждому по одной досталось… Мы табуретки делали…
Иван Михайлович оттеснил Володю: неведомо куда заведут воспоминания! И сказал, как по бумажке:
— Уважаемый Саня! Мы всей командой сердечно и горячо поздравляем тебя и желаем счастливого плавания на долгие годы.
Коркин захлопал, вслед за ним — остальной народ, кто с добрым смехом, кто со слезами, как тетя Дуся.
И был общий пир! И потом еще Саня с Коркиным пили лимонад, ели конфеты, которые оставили им после дележа. И болтали.
— У нас на судне сухой закон, — говорил Коркин с сожалением, — а то бы неплохо…
— Плохо, Семка, плохо! — сразу помрачнел Саня, и Коркин понял его, захлопал глазами, наморщил свою единственную поперечную морщину:
— Опять я ляпнул! Не сердись, коломен… то есть Санька! Не со зла! С дурости!