Выбрать главу

А Семка придвинулся, обдавая ухо горячим дыханием.

— Ага! Знаешь, какой он у меня! Добрый. Только… — Коркин поник головой, отвернулся. — Только, знаешь, больной он — сердце… Врачи говорят: волноваться нельзя. А как тут не заволнуешься? Кругом одни черти вроде Карпыча! Так и норовят объегорить!

— Семка, Семка! — укорил его Саня. — Ну что ты такой?

— Какой? — насторожился тот.

— Недовольный какой-то. Как будто тебя часто обманывали…

Семка подумал и ответил вроде бы с удивлением:

— Да не-е, не часто…

— И людей хороших много на свете! — упрямо тряхнул головой Саня.

Коркин опять подумал и опять удивился, видно пересчитав хороших людей вокруг себя и поодаль:

— Ой, много… — И засмеялся тихонько: — Вот и бабка моя… Такая добрая… Она ведь пончики-то сделала, которые Карпыч сожрал… Помнишь, какие пончики? С корочкой… В масле… Слад…

— Коркин! — поспешил перебить Саня.

— Ну? — испугался тот.

— Коркин, Коркин, счастливый ты человек… И мать у тебя хорошая, и отец добрый, и бабка вон… Видишь, какое счастье подвалило одному. Я ведь бабку-то свою и не помню… Как твою-то зовут?

— Бабка! — быстро ответил Коркин. — Бабка Дуня. Евдокия… Забыл, как дальше…

— Эх ты, забыл! Я бы свою ни в жисть не забыл! Семка-матрос виновато засопел, плюнул было по привычке в воду, испуганно вытер губы и вдруг закричал обрадованно:

— Петровна! Во!

— Молодец, родил-таки, — грустно усмехнулся Саня. И пошел в каюту.

Семка подумал, посопел и тоже отправился следом за товарищем — сутуловатый, большерукий и косолапый.

12

Проснулся Саня ночью непонятно отчего. Посмотрел на будильник: до вахты далеко. А почему проснулся? A-а, колесо не шлепает! Стоит пароход, и слышно, как Гриша кричит кому-то: «Трос, трос выбирай!»

— Коркин!

Не отвечает — спит.

Саня выглянул в иллюминатор. Огоньки на берегу: какой-то городишко — не Коломна, не Серпухов. Может, Озеры? Гриша кричит, командует. Он на вахте: ночью всегда капитан стоит — самое ответственное время. Но кричит почему? Саня удивился, а потом встревожился. И начал одеваться. Оделся, вылез на палубу. Как раз загрохотала цепь — якорь подняли, пошли.

Река лежала под ногами темная, и Сане показалось: вклеился пароход в чернила, вклеился и застыл. Но пригляделся, увидел: луна, удивительно плоская и большая, тихо плывет вдоль берега низко над кустами. Кусты пятятся, луна кажется близкой — палкой добросишь. Саня пригляделся получше — и река не такая уж темная. Встали вдали огоньки. На берегу они — точечки, а в воде отражаются длинными столбами, это, значит, рябь по реке. Впереди парохода столбы ровные, позади — изломанные волнами, извилистые. И бакены в темноте светятся в два огонька: один — маленький, настоящий, красный или белый, другой — отражение, длинный острый столб, тоже красный или белый.

Саня вошел в рубку, освещенную только луной. Гриша в кителе, в кепке с большим козырьком и в любимых мягких домашних туфлях. Гриша татарин, родом из Казани, и оттуда ему прислали такие красивые тапочки, расшитые, с загнутыми носками, как у Хоттабыча. Саня посмотрел на темный профиль капитана, и ему показалось, что Гриша со своим горбатым носом похож на большую суровую птицу, на орла, что ли? И такой же он молчаливый, как орел.

— Не спишь? — спросил капитан. — Чего?

— Так, — обрадовался Саня живому голосу, стал рядом, глядя на огоньки.

— Зачем кричали?

— Баржу занесло, — кратко ответил капитан и без перехода продолжал: — В Коломну придем — сразу на берег тебя, да?

— Да! — Саня счастлив, что так сразу и просто решил за него капитан: конечно, сразу на берег. Как там отец, что с ним? И теперь Сане кажется уже, что все станет на места, все будет хорошо — и с отцом, и с ним.

— Отца бы сюда, — сказал мальчишка.

Гриша повернулся.

— Почему?

Вопрос странный, однако понятный. Саня глядит на небо — совсем уж не черное, а синее, подсвеченное звездами, глубокое, бездонное.

— Чисто тут… у нас. Просторно. И люди… чистые…

«А Карпыч?» — вспомнилась вдруг жестяная — ковшиком — ладонь старика, и Саня замолк.

Потемнело сразу — это луна нырнула в тучу. Ветер ударил по стеклам рубки, и Саня почувствовал, как напряженно загудела машина. Посмотрел на Гришу.

— Ветер, — сказал капитан. — Баржи.

— Ветер! — с топотом влетел в рубку заспанный Иван Михайлович. — Надо за баржами поглядывать!

— Да! — ответил ему Гриша-капитан, и механик пропал во тьме.

А ветер вырастал из ночи, бил порывами, со свистом. Хлестала высокая волна — прямо в нос, в старческую грудь парохода. Все вокруг заходило ходуном, задрожало, заскрипело, только Гриша-капитан оставался неподвижен и черен. Он сунул в рот сигаретину, и она, часто вспыхивая, освещала его тонкие губы и нос.