Бабкин мигом вспомнил разговор с теткой на ферме, покраснел.
— Не знаю, — ответил он, не поднимая глаз.
Лешачиха выпустила его пальцы и вздохнула.
— Знаешь, все ты знаешь, теткин племянник. Не верю тебе. Задаром твоя тетка ничего не сделает…
Они надолго замолчали. Пили чай с баранками. Все по-хорошему, как у давних друзей. Лешачиха печально спросила:
— А помнишь, какой он? Ла-асковый…
— А помнишь, Настасья Петровна, сколько раз ты плакала от него? — тихо ответил Бабкин. — Иль Забыла?
Лешачиха как-то сразу съежилась, постарела на глазах.
— Я для него ничего не жалела, — проговорила она и продолжала что-то беззвучно шептать самой себе.
— Пойдем-ка, Настасья Петровна! — Бабкин отвел ее, уложил на диванчик, прикрыл кофтой.
— Врешь ты все, теткин племянник. Он лучше всех.
— Спи, спи, — успокоил ее Бабкин.
Лешачиха повозилась немного и затихла. Звонко щелкали ходики. Бабкин с детства любил этот живой домашний звук. У них в теткином доме в углу стоит целая башня с пудовым маятником, купленная где-то по случаю и за полцены. Когда ночью эти часищи работают, кажется, что ходит домовой.
Бабкину взгрустнулось, и он долго слушал задорный перещелк часов, потом нехотя поднялся. Лешачиха лежала с закрытыми глазами и, видно, спала: лицо ее было спокойно.
Бабкин погасил лампу, направился к двери, но тут хозяйка шевельнулась и ворчливо проговорила:
— Куда это ты собрался, далече ли разбежался?
— На сеновал, Настасья Петровна.
Лешачиха, не открывая глаз и не меняя позы, так же ворчливо продолжала:
— «Сеновал, сеновал»! Чего ты там не видал? Вон тебе кровать, вон подушка — верная подружка. Бери одеяльце ватное — пускай тебе сны приснятся приятные.
Бабкин засмеялся: наконец-то он услышал прежнюю Лешачиху с ее шутками-прибаутками. Он разделся и легко нырнул под одеяло, пахнущее рекой — Лешачиха любила полоскать белье на вольной воде.
— Спокойной тебе ночи, Настасья Петровна!
Она ответила непонятное:
— Спит тот спокойно, у кого совесть вольная…
Бабкин мигом заснул, а она, набросив платок, подошла к его кровати, посмотрела, качая головой.
— Спит… — наклонилась, послушала ровное дыхание. — Ну да, спит.
Медленно вышла во двор. Там села на перевернутую лодку, закурила под луной и стала думать. Жучка вылезла из-за поленницы, издали завиляла хвостом.
— Иди уж, не трону, — позвала Лешачиха.
Собака опасливо приблизилась, зажмурив крепко глаза, прилегла у ног.
ПОЛЕ
Бабкин проснулся рано — окна едва розовели. Но Лешачиха ушла еще раньше, ее постель прибрана, на столе стояла кастрюля, закутанная газетой. Бабкин приподнял край газеты — запахло кашей. Самовар не остыл. Бабкин похлопал его по медному пузу и быстро принялся налаживать одеяла и подушки на своей кровати. Скоро постель была гладко и опрятно заправлена, подушка подняла живое ушко. Бабкин издали, как художник на картину, полюбовался на свою работу и побежал умываться.
Ознобистая вода в рукомойнике живо разогнала молодую, застоявшуюся от крепкого сна кровь. Наскоро поев, Бабкин стал натягивать телогрейку. Что-то тяжелое ударило его по боку, он нащупал в кармане термос, в другом — лежал хлеб с колбасой. Бабкин засопел.
Во дворе к нему робко подошла Жучка, мокрая и холодная, сунула нос в теплые человеческие ладони, задышала.
— На! — сказал растроганный Бабкин и отдал ей половину хлеба и колбасы. За это был тут же стремительно и горячо облизан.
Они поносились по двору, попрыгали: Бабкин — молча, Жучка — с изумленным визгом. Потом собачонка проводила его до калитки, и по улице Бабкин зашагал степенно, только чуть задыхаясь.
Возле теткиного дома Бабкин свистнул. Но вместо Павлуни в окошке выплыло круглое теткино лицо — словно полная луна взошла.
— Лопать будешь? — сердито спросила она, зевая, а когда он мотнул головой, убежденно сказала: — Будешь, куда денешься!
— Где Пашка? — спросил Бабкин, чувствуя, как уплывает хорошее настроение.
— В поле! — ответила она и в сердцах затворила окошко.
— Миш, — послышалось в полутьме тихое придыхание. Это Павлуня дожидался его за углом родимого дома. Едва мать скрылась, он, светясь улыбкой, косолапо пошел навстречу брату.
— Ну-ну-ну, — забормотал Бабкин, увидев близко его мокрые глаза. — Пойдем в контору, сегодня наша судьба решается.
— Пойдем! — легко отозвался Павлуня. С Бабкиным ему хоть на край света — и то не страшно!