Выбрать главу

— А ты, Петрович, разбираешься! — провожал Карпыч отца в душевую.

А тот отвечал:

— А как же — рабочие мы с тобой люди-то!

А после душевой, блаженно покряхтывая, розовые, распаренные, бродили по пароходу, и Карпыч длинно и бестолково разъяснял отцу насчет валов-шатунов. Саня хмыкал про себя.

— А это зачем? — стал потихоньку встревать он в долгую Карпычеву речь. — А то для чего?

— Для нада! — уже заводился старик и надвигал на глаза кепку.

— Саня, — сказал отец. — Пошел бы вон… к Володе…

— Да! Двигай! Нечего! — поддержал его Карпыч. — Тебе с нами, с дураками, неинтересно! Вот и топай к ученым! А уж мы тут одни как-нибудь… Пошли, Петрович!

— Сергеев! — сказал Гриша. — Сбегай в контору — бумага там. Хотя… Погоди-ка… Вон Коркин несется.

Часу еще не прошло, а Коркин уже летел обратно, размахивал какой-то бумагой и орал издали — сперва непонятное, потом различаемое:

— Эй! Баржи-и-и! Наши баржи украли-и-и!

Перекатовцы столпились на палубе: слишком уж нелеп был этот вопль в умиротворяющей полуденной тишине.

— Баржи, капитан! — показал рукой Володя, и все увидели, как другой мощный буксир-толкач подцепил их баржи и ходом поволок мимо «Переката». Напрасно Гриша гудел, а Иван Михайлович свистал, как мальчишка, в два пальца — на него из высоко вознесенной рубки толкача презрительно смотрел молоденький капитан в белоснежной фуражке.

— Не суетись! — Гриша с тревогой проводил глазами караван. — Вон Коркин бумагу тащит.

Семка взбежал на борт, задыхаясь, кинулся что-то говорить капитану, Гриша остановил его жестом. Принял из потной ладони пакет, вынул казенную, с нехорошим хрустом бумагу, забегал глазами.

— Вслух! — потребовал Иван Михайлович.

— На́,— передал ему бумагу Гриша-капитан, и механик добросовестно, как делал он все на свете, жестяным своим голосом зачитал приказ по пароходству, и все начали переглядываться, а глаза у всех стали расширяться, плечи подниматься, а руки сами собой растопыриваться в стороны коромыслом: как же это так?!

— Не-е, — жалобно проблеял Иван Михайлович. — Гриш… Не положено…

Капитан словно очнулся от привычного слова, зло взглянул на механика и крикнул:

— Что там не положено! Отходил свое «Перекат»! Под боек его, на железо!

— Погоди-ка, — остановил эти не капитанские слова Володя. — А может, нам собраться всем да и к начальству? И прямо сказать: не позволим! Наш «Перекат» еще послужит: машина в порядке…

— Да! — топнул ногой по железу Иван Михайлович.

— Машина в порядке, — продолжал Володя. — И котлы…

— Котлы-то худые, — произнес Карпыч, — пар еле держат. Скажи, Петрович…

Гриша вцепился взглядом в отца — тот пожал плечами:

— Мое ли дело?..

— Вот именно! — отрезал Гриша, а Коркин добавил:

— Сам ты пар еле держишь!

Карпыч не стал орать в ответ — побрел на свою шлюпку.

— Слышь-ка, Карпыч! — устремился за ним отец.

— Жалко, — сказал Саня, и Гриша рассеянно поглядел на него, впервые, должно быть, не зная, что теперь делать и куда плыть.

День и другой промелькнули, как в кошмарном сне. Про перекатовцев словно забыли, и они то слонялись по палубе, то болтались по берегу, вчера еще такому желанному, а сегодня неуютному, пыльному, то бегали по начальству — вместе или поодиночке, и даже выдержанный Иван Михайлович кричал у кого-то там в кабинете и бухал кулаком по столу.

«Плохо, — думал Саня, шатаясь вместе со всеми по горячей палубе. — Хоть старое корыто, да свое, обжитое…» И зорким, приметливым глазом подмечал, как по-хозяйски, словно старый дед, ходит вечерами Гриша по пароходу, проверяет, все ли на месте, — а чего теперь ходить? И как Иван Михайлович без стука прикрывает за собой двери — к чему их теперь беречь? И повариха тетя Дуся поливает свои кактусы-фиктусы, насаженные где только можно, — куда их теперь, бедных? И ребята, жалея тетю Дусю, не суют больше в цветочные горшки окурки — чего жалеют? И Карпыч, ворчливый, бестолковый Карпыч, не слезает с любезной шлюпки — даже брезент на том месте засален его штанами… Сиди, Карпыч, досиживай… Куда ты пойдешь без своей шлюпки? «Дом, — глядит Саня на Карпыча, — это тебе не станок и завод — отработал, ушел… Дом — это весь «Перекат», с его колесами и шипом. И как же сломать дом?»

— Чудаки! — говорил с берега тот самый добрый начальник, который пригрел тогда Саню. — Вот чудаки! Новый теплоход получите, новый!

И смотрел сердито на Саню. «Новый! — поеживался мальчишка. — Значит, необжитой и холодный, с неизвестным характером».