Бабкин взял мыло, полотенце, чистое белье и сказал:
— Пошли на пруд, отмывать тебя будем!
Ворча и обижаясь, Женька побрел за братьями.
Лешачиха заторопилась с ужином.
Забухали шаги. Мощно размахнув калитку, во двор не вошла — ворвалась тетка.
— Пашка! — закричала она с порога. — Вылазь! Все равно найду! Не помилую!
Жучка забилась в конуру и носа не показывала, пока гостья бушевала во дворе. Тетка, окинув взором стол, криво усмехнулась.
— Приваживаешь работничков? Хи-итрая. Только Пашку ты зря сманиваешь: от него никакого толку, сама мучаюсь.
— Праздник у меня, — тихо отвечала Лешачиха, посветлевшая лицом. — И ты, немилая моя подружка, оставь-ка хулу да садись к столу.
— Ишь ты, Настя-сочинитель! — сердито удивилась тетка и выкатилась за ворота.
Она села на скамейку, перед этим покачав доску руками — не подгнила ли? Но столбы крепко врыты, доска, тоже новая, не качалась. Тетка внимательно посмотрела на свежие латки в старом заборе, на весело покрашенные наличники и, распознав легкую руку Бабкина, вздохнула.
От калитки, посвечивая, убегала в сумерки чистая тропинка. Она ныряла в лютики да в одуванчики, мелкая кашка мигала по краям ее, над ней перехлестывались высокие, ясные травы. По этой тропинке ушел ее Павлуня.
Тетка, уперев взор в свои галоши, надетые на босу ногу, расслабленно слушала. Во дворе Лешачиха ласково разговаривала с Жучкой. На пруду кричали ребята, и громче, беззаботнее всех звенел голос Павлуни.
— Расшумелся, будто получку большую получил, — пробормотала удивленная тетка и поджала губы.
Вот от пруда пошли гуськом по тропинке — босые, лапчатые, утираясь по-мальчишески майками, — Боря Байбара, Женька, Бабкин. Павлуня брел последним с улыбкой на ясном лице. Узнав мать, он опал и съежился.
— А вот я опять здесь… — начал Павлуня, и ему вдруг захотелось поведать матери о том, как страшно приходить в чужой непонятный цех. Ему захотелось растолковать ей, что человеку не нужно ни больших денег, ни громкой славы, а только было бы над головой пусть серенькое, но зато свое, родимое небо. Ему захотелось объяснить, что завод, пусть и самый хороший на свете, но не для него. Там шум и пахнет железом, а он любит, когда пахнет землей — хоть и самой сухой, хоть и мокрой.
Но ничего путного не мог выдавить из себя Павлуня, только переминался с ноги на ногу да жалобно глядел на мать.
— Эх, ты! — горько сказала тетка и уже махнула рукой, чтобы влепить бесталанному сыну привычно звонкий подзатыльник, но тут ладонь ее размякла и упала на колени.
Павлуня подождал да и пошел на Лешачихин двор, втянув голову в плечи.
Тетка осталась совсем одна под луной, спешить ей было некуда. Во дворе у нее хозяйничали дачники и за рубль в сутки брали от жизни все: купались, загорали, ходили по совхозу в плавках, танцевали всю ночь при луне и не давали покоя ни тетке, ни ее пестрому боровку, который худел на глазах и смотрел тоскливо.
Когда мягко, без скрипов и жалоб, растворилась промазанная калитка и праздничная, подобранная Лешачиха еще раз пригласила тетку к столу, та с досадой ответила:
— Дайте человеку отдохнуть в тишине!
…Перебивая друг друга, ребята спорили, куда же определить Женьку.
— Слушай, давай к нам, а? — теребил его Павлуня. — Будем вместе морковку выращивать! У нас звено!
— Да ну вас с вашей морковкой, с вашим звеном и со всем вашим совхозом! — махнул рукой Женька и полез на сеновал.
— Зачем же ты так? — сокрушенно сказала ему вслед Лешачиха. — Разве тебя там ничему не научили? — Она произнесла теперь с особым выражением суровое и дальнее слово «там».
За столом наступила тишина. Женька слушал, как за рекой, на испытательном стенде, горячо и убедительно гудит мощный дизель. «Может, в завод податься? — сонно подумал он и натянул одеяло на голову. — Ну его к бесу, этот завод! Ну ее к бесу, работу! Отдохнуть надо!»
— Павлуня, домой! — услыхал он теткин голос.
«У, злодейка!» — Женьке захотелось разозлиться на тетку, но злость не получалась.
— Домой, Пашка! Хуже будет! Домой!
Женька сладко поежился, засыпая: «Дома…»
Когда Бабкин и Лешачиха остались одни перед остывшим самоваром, звеньевой поднял на хозяйку глаза, чтобы сразу и окончательно решить вопрос, когда ему убираться в общежитие. Мудрая Лешачиха разгадала Мишкину му́ку.
— Никогда, понял?
— Но ведь он вернулся, — кивнул Бабкин на сеновал.
Долгим взглядом посмотрела на него Настасья Петровна:
— Один сын прибавит морщин, двое сыновей — больше слез у матерей… Ложись и спи спокойно.