— Чего копаешься, Бабкин?! Там теплицы гибнут!
— Заперто ведь… — кивнул Бабкин, поднимая ломик.
Василий Сергеевич выругался: сам он, бывало, никогда не прятал от людей ключи и не вешал замки на комбайн. Вдвоем с Бабкиным они сшибли замок, отыскали в одном углу старую лопату, в другом — дырявое ведерко, однако ключей нигде не было — поехали так.
Целый день Бабкин работал: подвозил на прицепе щебенку, землю, съездил за камнем, а под вечер ему приказали:
— Дуй, товарищ Бабкин, на климовскую ферму, надо молодняк вывозить.
Это самое слово «товарищ» было сказано хоть и впопыхах, но серьезно, без усмешки, и Бабкин в ответ торжественно кивнул из горячей кабины и поехал.
ЧЕЛОВЕК НА РЕКЕ
За околицей гуляло море. Бабкин посмотрел направо, налево — везде вода. Берегом не пробиться — нет берега, по нему плывут дальние грязные льдины. Бабкин повернул к дуплистой ветле. Тупорылый трактор не трясло, как обычно по сухой дороге, не гремели новенькие гусеницы — выстилались по дну мягко, будто по маслу. Близко под фарами плескалась река, а сзади, за прицепленными санями, словно за кормой корабля, разбегались пенные волны.
Бабкин, раскрыв дверцу, высунулся навстречу ветру. Узкие его глаза стали совсем щелками — острыми да зоркими. Только бы не попалась яма! Не влететь бы, не ухнуть куда.
Вот наконец и корявая ветла. Под ней широко ходит мутная вода. На ветках, надрывая простуженные глотки, бедуют грачи. Птицы забросили только что начатые гнезда, сквозь их редкие прутья густо просачивается заря.
Бабкин с натугой втащил трактор на скользкий бугор. Остановился перевести дух. Как далеко все видно отсюда! Вон заводские трубы на том берегу, поселок на круче и самый высокий дом в нем, зеленый под красной крышей, — магазин.
От магазина бежит вниз, к реке, человек. Ни лица, ни одежды не различить, только очень заметна рыжая его голова. Человек подбежал к воде, вскочил на плот ли, на ворота — поплыл, орудуя огрызком доски вместо весла.
— Ого! — удивился Бабкин и выскочил из кабины.
Человек плыл. Посудина плясала под ним на хлесткой волне, норовя каждую минуту перевернуться. Вместе с ней вниз и вверх и из стороны в сторону качался человек с рыжей головой.
Бабкин замахал ему рукой:
— Эй, давай сюда!
Незнакомец, неумело и размашисто ковыряя доской воду, подгонял посудину к высокому берегу. Здесь стиснутая крутояром река не успела дотянуться до поля и сердито неслась по стремнине, словно дикая кобылица, оставляя на ивняке клочья белой гривы.
Бабкин, скользя, побежал к кустам, возле которых лихо закручивались щепки и пена.
— Ничего! — показал веселые зубы незнакомец. — Я сам!
Он еще пуще налег на доску и поджал ненадежный плот к берегу. Бабкин все еще стоял, протягивая навстречу руку.
— С приездом! — сказал сам себе человек, пробиваясь сквозь кусты.
Плотик застрял, накренился, и кудлатый парень съехал с него по колено в воду.
— Ух ты! А я галоши не надел! — закричал он, хватая наконец руку Бабкина.
Зачавкало. Бабкин выволок незнакомца на сухое.
Парень тяжело дышал. Телогрейка и рубаха на нем были распахнуты до пояса, обнажилась широкая грудь. У незнакомца были разбойные рыжие глаза, лихо клубился над распаренным лбом завидный чуб, нахального огневого цвета. Где-то уже встречал Бабкин этого человека, но где? Другой бы спросил, а Бабкин не любопытен. Он только сердито осмотрел парня с ног до головы:
— Мокрый небось? Иди в кабину!
— Ага! — отозвался незнакомец, залезая в трактор.
— Мне на ферму надо, — сказал Бабкин, забираясь следом.
Незнакомец беспечно откликнулся:
— А мне все равно куда!
Он поерзал, усаживаясь поудобней, и вдруг схватился за рычаги:
— Слушай, дай я врежу! Я ведь сам механик, все могу!
Бабкин отодвинул руку механика, спихнул с педали чужой сапог и двинул милый трактор бережно, как вазу по столу.
Механик снова заерзал, наклонился к Бабкину:
— Еле успел! Перед самым закрытием! А купил что хотел!
Бабкин молчал. Механик, привалясь к спинке, недовольно поглядывал на него. Он еще не успокоился, ему нужно разговорами облегчить душу, остыть.
— Хорошая у тебя машина, — снова наклонился он к Бабкину.
Но тому не до пустопорожних разговоров. Он весь устремился вперед, с напряжением глядит в темную воду, выискивая путь на ощупь, гусеницами. Вот гусеницы попали в наезженную колею, сразу стало легче рукам. Бабкин повеселел. «Хорошая ты моя лошадка, добрая», — ласково подумал он.