А Павлуня шагал туда, куда вело его растревоженное сердце. Светила луна, мерзли звезды. Было тихо и просторно на свете. У Татьяниной калитки маячил под фонарем механик в наброшенной на плечи шубе, в Павлуниных валенках и рукавицах. Возле ног его стоял ящик и торчала пешня, воткнутая в снег. Держась руками за планки палисадника, он смотрел в окошко. На шторе четко пропечатывался силуэт девушки.
Механик оглянулся на скрип снега.
— Сто лет не видел ее, понимаешь? А сегодня встретил — и тут закипело. — Он постучал себя кулаком по груди.
Павлуня сухо отозвался:
— Понимаю. — Он хоть каждый день видит девушку, да от этого не легче. — Я все понимаю. Только у нее Бабкин есть, он служит. А Бабкин — брат мой, понимаешь? А тебе домой пора.
— Пойду, а то замерзну! — Механик, запахнув шубу, невесело засмеялся. — До свидания, крестный!
— Прощай лучше.
Павлуня смотрел ему вслед и только тогда успокоился, когда подошел автобус и механик влез в него.
Автобус заскрипел, тронулся.
— Уехал? — раздался милый голос.
Татьяна вышла незаметно в накинутой на плечи курточке. Павлуня неопределенно качнул головой, не то здороваясь, не то спрашивая:
— Видела его?
— Видела.
— Торчал под окнами?
— Торчал.
Павлуня сказал строго:
— Ты гляди!
Девушка засмеялась, схватила его за уши шапки, притянула к себе:
— Эх ты, сторож!
Он осторожно высвободился:
— Да ладно тебе уж… Гони ты его, а?
— Пашка, Пашка! Славный ты мужичок! Иди спать, не волнуйся.
Павлуня потоптался, и она с улыбкой спросила, что еще его мучит. Он поднял глаза.
— Пиши Бабкину, не забывай.
— А это уж не твоя забота.
Павлуня пожелал ей спокойной ночи и сам, успокоенный, зашагал домой.
БИЛЕТ ДО ГОРОДА САРАТОВА
В просторном зале, в центральной конторе, собрались совхозные механизаторы. Разговор шел о севе. Хоть за окнами томился серенький зимний день, хоть далеко еще до солнышка — люди все в весенних заботах. Уточнялись посевные площади, народ спорил, горячась, о запчастях и удобрениях. Звеньевые, как на подбор, умелые, сильные, горластые. Они не первую весну готовятся встретить и хотят, чтобы все у них было как надо: и техника, и семена, и запчасти. Они горой стоят за свою картошку или свеклу, за рожь и пшеницу, им растить и капусту, и травы: все поля поделены, каждый колосок, каждый клубень будет иметь хозяина.
— А что морковка? — в разгар страстей вдруг спросил кто-то, и сразу стало тихо, все посмотрели на ребят из Мишиного звена, которые сидели в уголке, не подавая голоса. — Нету звена-то.
— Есть! — сказал Боря Байбара.
— А кто возглавит? — спросил Иван.
— Модест! — твердо ответил Боря, и его ребята закивали.
В зале загудели.
Василий Сергеевич поднялся, усмехаясь:
— Во-во, нашел звеньевого, комсорг! Только твой Модест больно обидчив! Ишь ты, девка красная! Чуть что — «уйду» да «уйду»! Напугал! Пузырь!
— Спасибо, — послышался из двери одинокий голос. — Спасибо на добром слове.
— Модя? Модест? — нахмурился Аверин. — Проходи, садись!
Тот покачал головой:
— Был я Модестом, а теперь каждый может… ногами. Спасибо…
Тишина повисла над залом, даже стулья перестали скрипеть.
— За дело — убей меня, — продолжал Модест. — Только не унижай. Перед людьми. Я ведь тоже человек.
— Лодырь ты! — запальчиво ответил Аверин.
И кто-то из механизаторов сказал громко, с досадой:
— Эх, зря!
После совещания в полутемном коридоре парни уговаривали Модеста, окружив, шептали горячо, а Модест слушал, клоня голову. Иван хмыкал в сторонке:
— Унижайся. И перед кем?! Перед Васькой Авериным?!
Модест поднял голову:
— Ведь ребята просят… По-человечески… Они мне доверяют — спасибо им. Ради них я готов… Пускай…
Парни долго не расходились, стояли у конторы опять все вместе — все Мишино звено. Значит, будет у поля хозяин — защитит, не даст в обиду.
— Пусть завтра загоняют технику на ремонт! — торопился Боря Байбара. — Время-то не ждет!
— Семена проверить, — подсказал Саныч.
Модест подал тихий голос:
— У меня трактор разутый, а гусениц нету.