Женька ничего не замечал, кроме торта, который возвышался посреди стола.
Нацеливаясь пальцем, он быстро спросил:
— Вкуснотища небось?
— Убери грязные лапы! — отрезала Вика. — Не время!
— Какие же они грязные? — обиделся он. — Соляркой пахнут! Не по тебе аромат, мадам заправщица?
— Пошел к черту! — отвечала она, становясь у занавески.
Вдруг Вика встрепенулась и бросилась к столу, поднимая ветер платьем:
— Мужики, садись! Идет!
— Нет уж, — отвечал злопамятный Женька. — У нас руки грязные.
А Павлуня ничего не сказал — он смотрел на дверь.
Что-то долго осиливает Модест четыре ступени, что-то медленно вытирает он ноги. Наконец вроде бы стукнуло в сенцах.
— Входи! — Вика подмигнула парням: — Сейчас я ему, милому, дорогому…
Глаза у нее заблестели, Вика стала похожа на большую кошку, только с крашеными когтями.
— Входи, мы не кусаемся! — еще раз весело крикнула она и закусила губу в нетерпении.
Женька подбежал к двери, распахнул ее — вошла кошка.
— Эй! — крикнул Женька в сенцы, ему ответила пустота.
Он бросился к окну и успел разглядеть под фонарем непокрытые кудри Модеста. Супруг медленно удалялся.
Женька сказал с большим ехидством:
— Нету принца. Зря готовилась, графиня!
Вика сквозь зубы пробормотала:
— Какая скотина!
Букву «с» она выговаривала долго, со свистом.
Парни укрылись от греха в Павлуниной комнате. Сидели, тихо пересмеиваясь: слушали, как за подрагивающей перегородкой ходит и ходит Вика. Часищи в комнате Марьи Ивановны давно пробили десять, а она маялась, как пантера в клетке.
Вот как будто утихла. Женька просунул голову в дверь и замер: Модест пришел!
Он стоял теперь перед женой, комкал рукавицы. Непокрытая голова была в снегу — за окнами начинала вертеть свою карусель метелица.
Женька притворил дверь, но разговор все равно был слышен хорошо. Тонкая перегородка пропускала каждое слово, малый вздох.
— Вот пришел… — сказал Модест. — Прости уж. Не могу я. Без тебя…
Совестливый Павлуня хотел отойти подальше от стенки, но не успел, огорошенный неожиданными словами красавицы.
— Поздно, мил дружок, — медленно выговорила она. — Поздно прилетел, голубь сизый. Замуж я собралась.
— Што? — выдохнул Модест и засмеялся. Однако смех его тут же прервался. — Да за кого?!
И Вика невозмутимо ответила:
— За Пашку Алексеича.
— Чушь какая… Пашка, и вдруг жених…
— А чем он хуже тебя, — устало сказала красавица. — По крайней мере, человек тихий…
Женька уставился на Павлуню, тот рот раскрыл от удивления. За стеной молчали. Скажи Вика свои слова громко, с визгом — не поверил бы Модест, но она произнесла их так деловито и скучно, как будто дело было давно решенное и обжалованию не подлежало.
— Мне поговорить бы… с ним… — выдавил Модест откуда-то из живота.
Павлуня, пошатываясь, направился к двери.
— Не ходи! Он не в себе! — хотел удержать его Женька, но Алексеич вырвал руку и появился перед супругами.
— Ты?! — спросил Модест и больше ничего не мог выговорить.
Павлуня взглянул на Вику. Она показалась ему такой печальной, что сердце у парня сжалось. Он вздохнул, опустив голову.
— Точно, — сник Модест. — Ай да тихоня!
Супруг вскинул голову, пытаясь заглянуть ей в глаза — они были сухие и злые.
— Детишек бы поглядеть… — попросил он.
— Спят! — резко ответила Вика. — Уходи!
Он послушал ровное дыхание Сашки с Алешкой и вышел, волоча ноги.
Женька тут же набросился на товарища:
— Чего ты молчал, как мумия?!
Павлуня осторожно взглянул на Вику: она улыбалась, отомстив сполна.
Побледнев еще больше, он сделал к ней такой шаг, каким идут на виселицу, и сказал умирающим голосом:
— Куда же ты теперь, а? (Она пожала плечами.) Если надо — оставайся. Насовсем. Поженимся, если хочешь. Я маленьких не обижу.
Он замолчал, собирая растрепанные мысли, облизывая языком сразу пересохшие губы. Женька тяжело дышал.
— Ой! — взвизгнула красавица и залилась хохотом. — Поженимся! — с трудом выговорила она. — С тобой! Ой, сдохну! Ой, Пашка, черт носастый, уморил!