Вместе с ужином приносят почту. День сплошных неприятностей. Сергею — письмо от Олимпиады. Злое, с многочисленными восклицательными знаками. Пронюхала Олимпиада, что не только ей одной пишет Сергей письма. Особенно разгневалась из-за Гали. Как будто. Сергей присягу давал писать только ей, Олимпиаде.
III
Спали всего два часа. Когда опять сели на машины, водитель передней самоходки подбежал к Чубукову. Вытирая черной, испачканной рукой вздернутый нос, торопливо сообщил:
— Приказывают остановиться: боятся, чтобы в мешок не попали.
— Кто приказывает?
— Мое начальство.
— Ты мне придан.
— В полосе наступления полка. От полка мы на сколько оторвались?
— Передай, — в голосе Чубукова слышны властные нотки, — идем дальше...
— Без приказа не пойду.
— Дурак! — взрывается Чубуков. — Трус...
— Не кричи, старший лейтенант, — артиллерист переходит на миролюбивый тон. — Я, между прочим, старший по званию. Капитан.
— Ты мне придан.
— Придан, но не продан.
Еще двое артиллеристов в комбинезонах и шлемах, выскочив из машин, прислушиваются к спорящим.
— Вот мы где, — выхватив из планшета карту, тычет черным, лишенным ногтя указательным пальцем Чубуков. — «Линия Маннергейма» позади. Они там блох ловят, а мы здесь.
— Горючего на три часа хватит. Перехватят шоссе — что тогда?
— Видел опустевшие доты? Если бы мы опоздали, они бы не пустовали.
Сзади, на шоссе, слышится гул моторов.
— «Катюши»! — обрадованно восклицает артиллерист. — За нами шли.
— По машинам! — глухим сиплым голосом приказывает Чубуков.
На броне самоходки Василь рядом с Левоненко. Сидеть не очень удобно. Хорошо, что есть скобы, за которые можно держаться.
Шоссе то отдаляется от берега, то приближается. Берега нередко крутые. Внизу, у воды, лишь узенькая песчаная полоса.
Навстречу по шоссе что-то движется. Уж не колонна ли какая-нибудь? Да, так и есть. Длинный цуг автомашин. В кузове пехота. Наверняка спешат затыкать дырку.
С ходу передние самоходки расстреливают грузовики. Огонь, дым, частые выстрелы, взрывы, разъяренное завывание моторов, треск, лязг, скрежет. Жуткий, предсмертный крик людей, которых давят гусеницами.
Машин было десять или двенадцать. Все кабины разбиты, измяты, как мехи гармошек, отброшены на обочину. Синим огнем горят пробитые моторы, густо дымит резина колес.
Кажется, человек не в состоянии смотреть на эту картину беспощадного, дьявольского уничтожения. Бойцы с самоходок соскакивают и залегают вдоль обочины. Они почти не стреляют. Можно попасть в своих. Только когда вражеские солдаты, которым удалось уберечься от гусениц, разбросанной цепью бегут к лесу, дружно бьют по ним десятки автоматных, пулеметных очередей.
Мелешка приладил «Дегтярева» на цементированном столбике на обочине шоссе. Сидя на земле, приникнув щекой к пулемету, расстреливает беглецов едва ли не в упор. Пробил его час! Он только и живет вот в такие моменты. Лицо вдохновенное, глаза сверкают.
— Давай! — кричит Мелешка, толкая кулаком в спину помощника, требуя новый диск.
Среди вражеских солдат полная паника. Даже отстреливаться не пытаются. Бегут и падают, скошенные беспощадными огненными очередями.
Только небольшая кучка солдат, сгрудившихся на обочине шоссе, догадывается поднять руки. Дрожат, жмутся один к одному. Пленных не трогают. Им подают знак, и они быстро, с поднятыми руками перебегают шоссе.
Самоходки напоминают разъяренных страшилищ. Круто задирают железные хоботы, подминая радиаторы и кузова автомашин, сбрасывая железный лом под откос. Полотно шоссе в масляных, бензиновых пятнах. Огонь с обочины, с обломков машин перебрасывается сюда, жадно лижет асфальт.
Уже совсем светло, хотя солнце еще не поднялось. Еще не скоро оно поднимется. Белая ночь от обычного дня отличается вот этим призрачным полусумраком, царящим всего два-три часа.
Левоненко из отделения Василя Лебедя Чубуков забирает.
— Поведешь пленных! — приказывает. — Будешь старшим. Найду еще кого-нибудь.
Чубуков окидывает быстрым взглядом Василя, но тотчас же взгляд отводит. Молодому воевать надо, конвоиром пойдет еще какой-нибудь сорокалетний дядька.
Самоходки рокочут моторами. И сталкивают, сталкивают под откос покореженный металлический лом.
Через полчаса опять стремительный марш. На шоссе то и дело попадаются огромные деревянные барабаны с намотанной колючей проволокой. Но перегородить дорогу этой проволокой охрана не успевает. Разбегается.