День жаркий. Солнце поднялось высоко, палит нестерпимо. Черный гудрон, которым покрыто шоссе, заметно прогибается под каблуками и шибает нестерпимым смрадом.
Всюду на дороге — следы поспешного бегства. Грудой лежат темно-серые финские шинели. Там же какое-то воинское снаряжение в металлических коробках. Валяются брошенные винтовки, автоматы. Даже какую-то военную канцелярию распотрошили — на обочине шоссе рассыпаны папки, бумаги.
Наметанным глазом Левоненко среди раздавленной танками, сброшенной в кювет техники замечает иной раз пушки, пулеметы. Более всего немецкой техники: тягачи, автомобили с тупыми радиаторами, да и пушки, пулеметы тоже.
Над самым шоссе нависает разбитая, разваленная глыба железобетонного дота. Темнеет заваленная каменным крошевом яма-пропасть, ведущая в подземелье.
Шоссе взбирается на крутой берег. Внизу — вода. Финский залив, домики разбросанного по побережью поселка. В этом месте обращены к морю несколько нетронутых дотов с темными отверстиями амбразур. На гладкой бетонированной площадке пушка с длиннейшим стволом, которая тоже смотрит в сторону моря.
По шоссе спустились в поселок. Он тихий, уютный, не потревоженный войной. Возле дачных на вид домиков — белая кипень сирени, клумбы с цветами. Возвышается островерхая кирха из красного кирпича. Почти рядом с ней труба деревообрабатывающего заводика, к которому ведет узкоколейка. На рельсах нагруженные досками, брусами вагонетки.
Возле кирхи — кладбище. Сотни одинаковых свежих крестов, Стоящих вереницей на аккуратно распланированном квадрате поля. Кресты, наверное, делали на деревообрабатывающем заводике — настолько они похожи один на другой. На некоторых из них висят солдатские каски: кладбище, значит, военное. Взглянув на кресты, на каски, пленные заметно веселеют.
В поселке тоже видны следы поспешного бегства. Двуколки, повозки, ярусы деревянных ящиков. Наверное, здесь остались военные склады. То из одного, то из другого строения бойцы трофейной команды волокут тюки белья, мундиров, шинелей.
Фронтовики на каждом шагу. Пленных хотят посмотреть многие. Левоненко отгоняет чересчур любопытных. Точно осознав свою важную роль, не церемонится даже с лейтенантами и капитанами.
Большая пушка наверху, на горе, направлена на море, чтобы не подошли к бухте корабли. Подошли, однако. С мотобота как раз высаживаются матросы в бескозырках, увешанные автоматами, кинжалами, биноклями. Попадаются такие — шкура на них горит! Балагурят, острят, во все суют нос. Левоненко с трудом отогнал одного из таких любопытных от пленных.
Несколько кирпичных домиков стоит на отшибе, один напротив другого. Просторный двор-плац огорожен железными решетками. На улице перед домиками цуг «виллисов». Наверное, штаб тут. Из ворот как раз выходит солидный, насупленный, с нависшими черными бровями полковник. На нем, несмотря на жару, длинное, до пят, кожаное пальто. Полковник собирается сесть в «виллис», но, увидев пленных, захлопывает дверцы. Властным взмахом руки останавливает конвоиров и пленных.
Откуда-то вышмыгивает белобрысый паренек в новой гимнастерке, с ефрейторскими погонами. Замирает рядом с полковником. Полковник спрашивает, тыча пальцем то в одного, то в другого пленного, из какой части. Паренек торопливо переводит. Пленные охотно отвечают.
Наверное, не найдя ничего интересного в этих ответах, полковник с пареньком-ефрейтором садится в машину. А между тем со двора-плаца выходит второй полковник, повыше ростом, с добрым приятным лицом. Левоненко сразу узнает его. Это командир их дивизии. Он выступал перед бойцами пополнения в начале весны.
— Из какой части? — спрашивает полковник.
Левоненко называет полк, батальон.
— По разговору чувствую — белорус, — полковник улыбается.
— Так точно, товарищ полковник. Из-под Гомеля.
— Я Могилевский. Чериковский район. Ты в первую германскую воевал?
— Был призван. Железную дорогу строили. Из Калинковичей на Овруч. Фронт тогда под Пинском стоял. В гражданскую пришлось воевать, товарищ полковник.
— Где?
— У Щорса.
— Вот так, брат, — полковник подает Левоненко руку. — Живем в эпоху войн и революций. Ничего не попишешь. Такая эпоха. Третью великую войну с тобой кончаем. Не считая малых. Может, дотянем?