В комнату разведчики притащили кофейные столики на тонких ножках, мягкие пружинистые кресла и закуску: вскрыты три банки свиной тушенки, тонкими ломтиками нарезан шпик.
Кисляков наливает каждому на дно алюминиевой кружки. Кто хочет, может разбавить.
Белая ночь над заливом. Лишь розовеет далекий край неба. Луна, повисшая над заливом, отбрасывает на зеркальную гладь длинную светлую полосу. Кажется, что там течет река.
Торжественную обстановку в комнате портят котелки с гороховой кашей, поставленные на столики, обтрепанные плащ-палатки, зеленые, с темными пятнами маскхалаты, как попало брошенные на спинки кресел.
— За младшего лейтенанта Мамедова, — говорит Кисляков. — Нашего боевого товарища больше нет среди нас.
Не торопясь закусывают. Сергей теперь не очень падок на еду — пресытился.
Через некоторое время, едва хмель ударил в голову, старшина Кисляков зарыдал:
— Нэт среди нас наш друг Мамедов. Лежит в сырой вода. Даже хоронить боевой друг нэ можем...
Смирнов обнимает Кислякова за плечи:
— Не надо, старшина. Завтра нас с тобой может убить. На войне не плачут.
С противоположного берега не стреляют. Вечером и ночью почти полное затишье.
В руках Филимонова аккордеон. Его нашли под Выборгом, в раскрашенном фургоне. Возможно, какие-нибудь фронтовые артисты разъезжали в том фургоне. Филимонов, который похваляется умением играть на баяне, терзал аккордеон все эти дни. Осваивал новый инструмент.
Старшина Кисляков запевает. Но и поет он — как плачет. Мотив протяжный, надрывный. Поет старшина песенку о летчике, который, падая на землю, вспоминает любимую девушку:
Так, значит, амба, так, значит, крышка —
Лу-у-бви настал паслэдни час,
Тэбя лу-у-бил я исчо малчышкой
И исчо болшэ лублю тэбя сейчас...
Свесив голову на грудь, старшина наконец засыпает в кресле. Смирнов с Грибиным выносят Кислякова в соседнюю комнату. Вместе с креслом, чтобы не разбудить. Пускай спит старшина. Он всегда одинаково мрачен. Без него веселее.
Разведчики выглядят бесстрашными ухарями. Любят пустить пыль в глаза. В то же время — обыкновенные парни. Характеры их лучше всего раскрываются во время вот таких сборищ. Собрались не случайно. Погиб Мамедов, погибло немало товарищей, а настроение у всех приподнятое. Настроение, рожденное успехами на фронтах.
Стремительно наступают Белорусские, Прибалтийские фронты, уготовив врагу новые котлы, окружения, — от всего этого кружится голова! Неужели им, обыкновенным парням, участвовавшим в самой великой, жестокой, беспощадной войне, суждено увидеть победу?
Только немало ребят гибнет. Истребляется целое поколение. Сколько останется в могилах хлопцев двадцать третьего, двадцать четвертого, двадцать пятого годов рождения и кто женится на их девушках?
Грибин уловил это общее настроение. Запел песню, неизвестно кем сложенную:
Ты сидишь у камина и смотришь с тоской.
Как печально огонь догорает.
И надежда на то, что кто замуж возьмет,
Постепенно в груди угасает.
Еще годик войны, и не станет мужчин.
Хоть и так их осталося мало,
И не встретит тебя за всю жизнь ни один.
Сколь ни плакала б ты, ни рыдала...
Весь полк смотрит кино. В просторном подвальном зале сожженной библиотеки Василь Лебедь находит Сергея. Друзья присаживаются на торопливо сколоченной из неструганых досок скамье. Фильм американский, посвящен войне на советско-немецком фронте.
Сеанс лишь начинается. Минут через десять на деревянные подмостки перед экраном выскакивает заведующий клубом — есть в полку такая должность, — высокий, худощавый старший лейтенант. Взмахивает рукой — динамик перестает трещать. В зале вспыхивает свет.
— Товарищи! Войска Первого Прибалтийского фронта, успешно развивая наступление, овладели городом Глубокое...
В зале аплодисменты. Глубокое в Белоруссии, где-то возле бывшей польской границы. Далеко продвинулись Прибалтийские фронты.
Через несколько минут тот же старший лейтенант опять на подмостках. Весть опять о белорусской земле.
— Получено сообщение — нашими войсками освобожден город Докшицы.
Зал радостно возбужден. Наступление идет не на шутку. В канун лета его начали те, кто сидит в зале. Ленинградский фронт. За одиннадцать дней прогрызли укрепления Карельского перешейка и передали боевой азарт, порыв другим фронтам. Может, это последнее лето войны?