Узнал, что в деревеньке по соседству с местечком, где синей птицей пролетело его детство, поселился отец девушки, она часто приезжает к нему, и там все как было прежде — луг, лес, речушка. Подумал, что там скорее может вернуться то, что тоненькой ниточкой протянулось в детстве. Он ушел с завода, перевелся на заочное, уехал в Ковальцы...
I
Я выхожу во двор в густую, как деготь, темень. Весь день сеялся дождь, но к вечеру прекратился, даже мороси нет, и только слышно, как тяжелые водяные капли падают с крыши на крыльцо. Даже к такой темени привыкает глаз: вижу огромный, как туча, силуэт старой липы за погребом, справа — стену молодого сосняка, подступающего чуть не к самой хате.
Отворив калитку, направляюсь со двора к шоссейке. Тропка подымается вверх, через сотню шагов виден уже мерцающий разлив огней. Прямой ровной линией они идут только вдоль шоссе. На ферме, на специальной арке, выделяется красная звезда. Ее зажигают во все праздничные дни. В темные вечера кажется, что звезда, висящая низко над землей, скатилась с неба.
Не шоссе тихо. Автобус из Минска уже должен прийти, но его нет. Автобусы часто опаздывают, особенно вечерние. Я бросаю взгляд на окна лесничего Разуменко — его большой, как амбар, дом стоит на окраине разбросанных, застроенных как попало Ковальцов.
Я снова шагаю вниз, в темноту. Речушка, что течет под окнами лесничего, огибает и усадьбу моего хозяина, отделенная от нее неширокой луговиной. У сосняка спускается к речке дорога, по которой гонят на выпас скотину, и я иду туда. Начинает моросить. В соснах — тихий шелест.
Мостик через речушку сделал тракторист Микола, у него я квартирую. Перекинул с одного берега на другой несколько бревен, сверху обшил их досками и даже перильца приладил, чтоб ненароком не утонул неосторожный путник. Хотя утонуть в речке трудно — скотина переходит ее вброд, и даже женщины, по утрам собирающие в сосняке маслята, прослышав, что на другом берегу их больше, подоткнув подол, перебираются туда.
А вообще речушка резвая. Она весело булькает внизу, облизывая корни ольшаника, лозняка, что нависают над ней вдоль всего берега, дно ее устлано галькой, мелкими камешками, вода студеная и чистая. Некогда речка знала лучшие времена, вся болотистая, торфяная луговина меж двух сосновых пригорков была, видно, ее руслом. Теперь у подножия бывшего правого берега густо поднялся орешник, даже дубы выросли — речка начала мелеть давно.
Я стою на мостике, прислонившись к перильцам, слушаю бормотание воды, которое сливается с зябким шепотом дождя. Теперь, осенью, вода в речке густая, темная — в ней отражается цвет невеселого серого неба и скупые отсветы дня.
Отсюда, снизу, огней деревни не видать, но, внимательно присмотревшись, можно заметить слабое свечение над темной массой деревьев. Когда проезжает по шоссе машина, лучи ее фар резко полосуют небо над лесом. Я думаю о том, как текла жизнь в Ковальцах лет десять — пятнадцать назад. Такой вот поздней осенью не было ни заработков, ни работы, ни электрического света, ни телевизоров — ничего, только ночь да тьма. Недаром молодежь — и не только молодежь — так отчаянно рвалась в город.
До моего слуха доносится приглушенный шум голосов. Прибыл наконец автобус из Минска. Он идет дальше, до местечка Осовец, что в пятнадцати верстах от Ковальцов. Автобусов тут ходит много, но вечером всего два или три. Антонина, возможно, приехала. А может быть, и нет. Никаких определенных сведений о ее намерениях у меня нет. Она работает в Минске в научно-исследовательском институте и домой наведывается когда вздумает. Так или иначе, к лесничему Разуменко я не пойду. Ни к чему постоянно торчать у него в доме.
С мостика снова поднимаюсь на пригорок. Если бы не слякоть, не тьма, можно было бы пройтись по шоссейке, добраться до Вороньей горы. Мелькает мысль завернуть к Ивану, совхозному инженеру, и просидеть вечер за шахматами. Но не хочется. Не то настроение. Я бреду по шоссе, смотрю на окна Разуменко и понуро плетусь домой.
Дома у нас компания. В первой комнате на низких табуретах сидят историк Химченко, преподавательница белорусского языка Ганна Андреевна и мой хозяин. Играют в подкидного. Одним глазом они смотрят в карты, другим через открытую дверь косятся на телевизор, который стоит в боковушке. Приятное с полезным.
— Садись, Романович, — приглашает Ганна Андреевна. — Звезд на небе не видно, не погадаешь о судьбе. Лучше я тебе на картах поворожу.