Ничего не говоря в ответ, Виктор протёр напряжённые глаза и почувствовал, как по спине бегут острые мурашки.
Ему почему-то стало страшно. Торопливо, почти не владея собственным языком, он попытался что-то сказать, но запнулся. Дрожащими руками парень аккуратно обнял её.
— Дурочка, — прошептал он на ухо тихо-тихо, когда трепет в горле прекратился, и спокойно выдохнул. — Успокаивайся, и чтоб больше я этих глупостей не слышал.
Думаешь, я бы по тебе не скучал? Кстати, я собирался в мае тебя на день рождения пригласить… А забывать вовсе и не думал. Скажешь тоже — «никогда не увидимся». Да пусть хоть через секунду меня выпишут, мы всё равно встретимся. За этими стенами мир не кончается.
— Ты не обижаешься? — с надеждой спросила она.
— Как ты можешь такое говорить? Конечно же, нет.
Витя сидел на ступенях, накинув капюшон, чтобы защититься от осенних сквозняков, залетавших в щели. Аккуратно, как фарфоровое изделие, обнимал Ингу, которая всё ещё сопела, пытаясь унять плач. Седьмой этаж горел серым невзрачным светом, падавшим в высокие окна. На улице в водосточной трубе уныло завывал ветер. Мальчишка понимал, что вряд ли когда-нибудь забудет этот день. В жизни бывают такие моменты, которые никогда не выскочат из головы, воспоминание о которых прочно засядет в памяти ясной картинкой и будет приходить даже во снах. Он никогда не забудет весь этот месяц в больнице, тоскливый и тягучий с одной стороны, но какой необычный с другой. Как удивительно, что, мечтая о выписке, он реже всего думал об Инге и о том, какое место в его жизни она занимает. Непонятная, невзрачная, отстраненная, смелая такая, но при этом ранимая и хрупкая… Смог бы Витька выкинуть её вместе со всеми больничными воспоминаниями как что-то ненужное? Ведь он хотел! Смог бы вернуться к привычной жизни и ни разу не прийти, не заглянуть в отделение, чтобы проведать ставшего таким близким ему человечка? Смог бы выдрать из памяти вместе с плохим и всё хорошее?
Почему в стремлении забыть у него и в мыслях не было рассуждать, кто он для неё. Как слепой, мальчишка не понимал или просто не хотел понимать, что одинокий, добрый, скромный ребёнок в нём, в аморальном хулигане, углядел единственного друга. Что теперь Инга всхлипывает, прижавшись к нему, и не может успокоиться, потому как боялась, скрывая волнение ото всех, что они вместе последние часы.
Витя всё ещё ощущал неясный страх, думая о том, насколько девочка к нему, к бесстыжему оболтусу, который хотел забыть её, привязалась. Как же она умудрилась схоронить все чувства далеко внутри, чтобы выглядеть такой спокойной и весёлой, чтобы делать вид, будто всё отлично, и только узнав, что он ещё вернётся, не выдержать и так по-детски разреветься, дав волю эмоциям!
— Инг, — мягким голосом обратившись, Витька пощекотал девушку, стараясь разрядить обстановку. — Следи-ка за моей рукой.
Она, лихорадочно дыша, устремила лазурный взгляд следом за его легкими движениями. Не спеша Виктор отводил дрожащую слегка руку всё выше и выше, пока не остановил её, указывая ладонью на старую маленькую деревянную дверь, ведущую на крышу. Замка на ней не было. Впрочем, наверное, среди больных не было и желающих лезть на кровлю. Но… Эти стены просто не знали Витькиного характера.
— Поднимайся. Пойдём-ка проветримся! — с энтузиазмом сказал он, помогая девушке подняться, и они зашагали по служебным ступеням наверх.
Дверь открылась без особых усилий, и слабый осенний ветер взъерошил волосы. Выложенная шифером подмокшая крыша пахла плесенью, сыростью и прошлогодними сгнившими листьями. Витька аккуратно, чтобы не спланировать, взялся за высокую металлическую антенну и довольно огляделся, вдыхая воздух полной грудью.
Как свечки, ярко-желтыми кронами горели тополя.
Внизу дворник уныло сволакивал старую пожухлую траву в свою тачку. От города, раскинувшегося точно под ногами ребят, подымался шум и дребезжание машин, стук и гвалт строек. Всё сливалось с ветром и превращалось в монолитный гул.
Разбрызганное слабое солнце отражалось в мелких лужицах, оставленных дождями. На дымоходе чирикали взъерошенные воробьи.
Витьке казалось, что над головой появляется незримая корона. Домишки, людишки — всё это теперь было где-то далеко внизу, точно в его власти. Точно он царевич, наследник престола, а этот город — ЕГО город.
Инга таких чувств, похоже, не разделяла. Она смотрела на всё отнюдь не властно, а с любовью и какой-то присущей только ей нежностью. Ветерок бережно трепал её одежду, волосы, ненавязчиво сушил оставшиеся на лице капли слёз.