По шахте с гулом проехал лифт. Виктор нехотя поднялся и оглядел холл. Хорошо, что рядом никого не оказалось, а то что бы люди могли подумать? И впрямь, зачем он сидел, как дурак, с закрытыми глазами и лепетал что-то себе под нос, слушая стихийные буйства?.. Так только Аркаша перед учителями позировал, читая стихотворения на конкурсах юных дарований.
Это ненормально. Витя почувствовал какие-то странные перемены в себе и прислонил разгорячённый лоб к холодному стеклу. Он и сам теперь едва отличался от ненавистного ботаника, но, что странно, ничуть не был огорчён этим. Виктор случайно услышал в дожде что-то родное и вдруг вспомнил четверостишие. Не для того, чтобы отметку хорошую получить, и уж точно не для того, чтобы учительница литературы сказала, какой он хороший мальчик и как тонко чувствует природу. Он не выпендривался и не обманывал никого. А перед кем было задаваться? Он и сам-то вряд ли понимал, откуда на ум приплыли эти строчки. Они не казались ему наигранными, надуманными, неискренними. Он видел в них только то, что чувствовал.
Как же учителя хвалили заучек и любимчиков за то, что они громко и «выразительно» рассказывали стихи. А ведь выразительности в них не было ни капли, только пафос и наигранно печальный взгляд. Им за это ставили хорошие оценки. Они рассказывали и выступали по сути ради оценок и никогда даже не задумывались, что чувствовал автор, когда писал. Сколько боли могло быть в его сердце, чтобы выдать такие рифмы. И от Витькиного сознания поэзия всегда отскакивала как горох от стенки. Но не он был в этом виноват. Откуда счастливому ребёнку знать, что такое настоящие переживания? Не мелочи вроде «ах, она меня любит, а он меня бросил, а в чём же пойти на дискотеку», а настоящие взрослые боль и волнение. Витька жил беззаботно, он даже не представлял, что боли на земле больше, чем блажи, а попав в больницу, вдруг задумался об этом. У него болело сердце за Ингу, и весь мир виделся в другой плоскости.
А фраза эта «в безысходность рвётся грусть» почему-то нагоняла мысли о том свете и о смерти. Парню стало дурно, а на глаза навернулись мелкие капли слёз.
Виктор жалел, что рядом нет Инги. Она бы объяснила, что с ним творится. Она всегда всё могла объяснить. А ещё… она много читала. Но что интересно, обычно только про себя, а вслух — редко. И тихо. «Не выразительно» — как прокомментировали бы многие. Но ей всегда хотелось верить почему-то. Чего стоили хотя бы её: «…Нет больше сил в запасе у него быть выше всех, лишь кроме Бога самого…»
Как точно это было сказано тогда, во время лилового тихого заката. А он, Витька, не вслушался даже, сказал: «Выпендрёж». Сегодня и про него самого можно было бы так сказать… Парню сделалось тоскливо и грустно.
— Вить, а чего это ты тут сидишь?!
Парень резко обернулся на голос: открыв двери в холл, из отделения выглядывала Тамара.
— А чё, нельзя?
— Да можно, — медсестра обиженно поджала нижнюю губу. — Но там вообще-то в палате тебя родители уже полчаса ждут. Я-то думала, ты на процедурах, а ты медитируешь тут.
— А-а-а… Родители? — Виктор ленивыми шагами потащился в отделение. — Как там Инга?
— Спит, сейчас это необходимо, — отозвалась Тамара. — Интересно, что там у вас произошло? Не с бухты-барахты ведь ребёнок сознание потерял.
— Это её личное, — не стал парень пояснять, из-за чего девушка была взволнована.
— Ну, личное не личное, а волноваться ей нельзя было. С такими-то эритроцитами, — поучительным тоном сказала женщина.
— Да там такое дело… — Виктор отмахнулся. — Слушайте, вы её выписывать собираетесь вообще?
— Собираемся, — односложно сказала Тамара Ивановна.
Витька почти подошёл к своей палате и через приоткрытую дверь услышал мамин голос. «Я ему говорила всегда, что там дураки не нужны и что если он хочет поехать в США, то должен учиться», — лепетала женщина. Несмотря на то что Витька всю прошлую неделю яро репетировал, как будет на неё дуться, улыбка настырно, не слушаясь приказа, лезла на лицо. От звука такого родного и самого любимого голоса отступило даже упрямство. Витька постучал себя по голове и, позволив радости официально обосноваться на физиономии, на носочках подобрался вплотную к двери.
— Я ему всегда повторяла, — продолжала воодушевлённо рассказывать мама, — я говорила, что туда едут умы!
— А живут там, выходит, тупы! — резко распахнув двери, крикнул Виктор.
В палате, разом замолчав, перед ним предстали довольный папик и лучезарно улыбающаяся мама. Парню даже страшно стало от их всеобщей весёлости. Неужели это из-за него одного столько радости на лицах этих людей?