ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой повествуется о событиях как будто и не слишком значительных
Наверное, именно так начинали все известные человечеству обманщики, авантюристы и даже преступники: Таня Ларионова не думала, до самого последнего мгновения не думала, что бросит в почтовый ящик это письмо, И лишь когда в узкой прорези мелькнул дразнящим язычком угол конверта, она опомнилась — и поняла, что погибла!..
А произошло все так.
Настали летние каникулы, и Таня, впервые совершенно самостоятельно, как, впрочем, и полагается почти взрослой четырнадцатилетней девочке, ехала в город, где жила ее тетя. Всю дорогу Таня лежала на верхней полке, грызла горькие-прегорькие, каленые-перекаленные семечки, десять копеек стакан, и, выражаясь устарелым слогом, по иронии судьбы читала роман Достоевского «Преступление и наказание».
Нам кажется, однако, что Достоевский тут ни при чем: последующие события могли развернуться и в том случае, если бы Таня читала не Достоевского, а, скажем, Чарльза Диккенса или даже сказки братьев Гримм. Тем более смешно винить в чем-то Танину школу или ее учительницу, Теренцию Павловну, которая перед каникулами продиктовала восьмому «Б» список обязательной литературы, назвав при этом и Федора Михайловича Достоевского. Да и подозревала ли Теренция Павловна, что Таня всерьез отнесется к этому списку?..
Но Таню Ларионову всегда отличали неожиданные поступки. Она взяла с собой в дорогу знаменитый роман, хотя не любила следовать никаким правилам и указаниям и, например, считала ниже собственного достоинства ходить на фильмы для детей до шестнадцати лет. Она вообще кое-что могла себе позволить в жизни, так как ее мама работала билетершей в кинотеатре «Орбита».
Итак, лежа на верхней полке, Таня с увлечением читала «Преступление и наказание» и была совершенно счастлива, таким счастливым бывает человек только в самом начале долгих летних каникул. Ей не мешали — ни проводница, которая все утро усердно гудела пылесосом, похожим им небольшую глобальную ракету, ни соседи по купе — хрупкая, прозрачная старушка и ее внук в синей матроске, белых туфельках и бескозырке с надписью «Варяг». Малыш бегал по вагону, стрелял откидными сиденьями и выгребал из карманов на колени бабушке то ванильные сухарики, то шоколадки, то кружочки копченой колбасы — все, чем угощали его окрестные пассажиры. Бабушка сердилась и шлепала чересчур шустрого внука по коротким штанишкам, доводя его до немыслимого рева. В конце концов она утомилась, выдохлась, прилегла и стала слушать репортаж о футбольном матче, а чтобы не упустить слабым слухом чего-нибудь важного, попросила Таню включить репродуктор погромче. Однако и это не мешало Тане. И чем больше углублялась она в трагические переживания Раскольникова, тем сильнее наслаждалась ощущением собственного душевного покоя и безмятежности.
Впрочем, кое-что мешало ей все-таки чувствовать себя абсолютно счастливой. Она забыла дома голубую ленточку, которая очень шла к ее искристым рыжим волосам. Но Таня надеялась на какой-нибудь станции купить такую же.
Однако ей не везло, подходящей ленточки все не встречалось. На какой-то станции в галантерейном киоске продавались ленточки любых цветов, кроме голубого, и Таня от расстройства купила две порции мороженого «Ленинградское» — испытанный прием для восстановления внутреннего равновесия.
Доедая вторую порцию «Ленинградского», Таня заметила поблизости мальчугана в матроске. Неизвестно, каким образом он очутился на перроне и разгуливал один, интересуясь преимущественно по-египетски монументальными урнами, правда, изваянными из третьесортного цемента, но таящими немало поразительних находок.
Ударил привокзальный колокол. Таня подхватила любознательного морехода под мышки и потащила в вагон. Малыш брыкался, вырывался и даже кусался, вдобавок у самой подножки с него, слетела бескозырка с надписью «Варяг». Таня едва-едва успела подобрать ее и заскочить и тамбур, как поезд тронулся.
Только потом, когда Таня доставила малыша к бабушке, выяснилось, что на нем нет одной туфельки. Вероятно, в суматохе она расстегнулась, упала и осталась на перроне. Но до туфельки ли тут было?..
«Варяг» завывал, как сирена корабля, терпящего бедствие в открытом море; в купе битком набились его знакомые и просто сочувствующие; бабка, со сна бледная, перепуганная, безмолвно сносила все упреки и трясущейся рукой пыталась затолкнуть внуку в рот ложку с малиновым джемом.