В других обстоятельствах Нора непременно бы рассмотрела всю Танину коллекцию, но сейчас она видела в ней только деталь будущего очерка. И если Нора задержалась на альбомах дольше, чем требовала эта деталь, то лишь потому, что ее трогала доверчивая увлеченность, с которой Таня делилась своими сокровищами.
— Таня,— сказала она, наконец, закрывая альбом,— теперь ты должна мне помочь...
И с подкупающей искренностью рассказала о своем замысле, не утаив, что это будет ее первый очерк в газете. Она объяснила, что дело тут не только в Тане Ларионовой, и при этом упомянула о Таниной школе, и о директоре, которому такой очерк поможет в борьбе за передовые педагогические идеи. Короче, Нора сделала все, чтобы зарядить се собственным энтузиазмом. Даже забудь Таня на минуту о своей тайне, она была бы совершенно раздавлена ответственностью, возложенной на нее сцеплением обстоятельств.
И по тому, как погасли ее глаза, как она вся потускнела и съежилась, Нора почувствовала, что переборщила и теперь Таня, чего доброго, лишится прежней непосредственности.
— Но тебя это все не касается,— сказала она, подбадривая Таню улыбкой.— Я просто буду задавать вопросы, а ты... Например, какая была погода в тот день, когда ты ехала в поезде? Я хочу описать все в точности, как было.
— Кажется, было солнечно,— вяло отозвалась Таня.
Нора что-то пометила в блокноте.
— Ты не удивляйся,— сказала она, перехватив Танин взгляд.— Здесь каждая мелочь имеет значение... А малыш, как он выглядел, ты помнишь? Тот самый, в белых туфельках? Ты любишь детей? Ты играла с ним, когда вы ехали вагоне?..
— Нет,— качнула Таня головой,— я не играла, я читала.
— Читала?.. Что ты читала?
— «Преступление и наказание»...
— Достоевский... Тебе нравится литература? Ты любишь литературу больше остальных предметов?..
— Нет,— сказала Таня,— просто я люблю читать, по сочинениям у меня тройки. И двойки тоже бывают.
Говоря правду, о двойках по сочинению можно было не вспоминать, случались они редко. Но Таня сказала «и двойки»— и посмотрела Норе Гай прямо в лицо. Она увидела, как зрачки Норы Гай вздрогнули, сузились, а потом снова заблистали.
— И прекрасно,— сказала Нора Гай.— Двадцатый век — это прежде всего точные науки. Тебя увлекает физика? Кибернетика?..
Таня подумала о Жене Горожанкине, о том, как Женя объяснял ей принцип машины Тьюринга...
— Нет,— созналась она.— У нас есть ребята, которые этим увлекаются. А я нет.
— Ладно,— с легким раздражением проговорила Нора Гай,— физику ты не любишь, кибернетика тебя не увлекает... Ну, а что, что ты любишь? У тебя ведь есть какие-нибудь интересы, кроме... вот этого?— Нора небрежно кивнула на альбомы, загромоздившие стол.
— Нет,— обидясь за своих любимых артистов, сказала Таня.— У меня нет никаких интересов.
И вдруг поняла, что даже из ее безнадежного положения есть выход!.. О чем бы ни расспрашивала ее Нора Гай, Таня твердила: нет, не знаю, не интересует.
Блокнот, лежавший перед Норой, оставался почти пустым.
— Хорошо,— сказала Нора,— пусть так... Но в душе ты всегда мечтала совершить что-то важное, большое, что-то нужное людям?.. Ведь так?..
Было жестоко не ответить на ее замученный взгляд.
Таня потупилась.
— Вот видишь!..— Нора Гай торжествовала. Но не долго.
Таня набрала в грудь побольше воздуха и залпом выговорила:
— Я не совершала никакого подвига.— И почувствовала, что сбросила с плеч неимоверно тяжелый груз.
— Да,— заторопилась Нора,— да, да... Теперь это тебе уже не кажется подвигом. Но скажи, как поступили бы на твоем мосте твои товарищи?.. Ведь и они не считали бы это подвигом, хотя это и есть настоящий подвиг?..
— Не знаю,— сказала Таня.— Но я-то никакого подвига не совершила.
Нора Гай рассмеялась.