На актёрском абитуриенту необходимо читать стихи, басню, отрывок из прозы, играть этюды на заданные темы. Я сроду не участвовал в самодеятельности и в глубине души подозревал, что как артист бездарен. Следовательно, и актёрская будущность для меня отпадала.
И наконец, режиссёрский! Здесь как будто бы ничего конкретно уметь не нужно было: ни фотографировать, ни рисовать, ни играть. Требовалось, правда, предъявить литературные труды. А они как раз имелись! Я, как подавляющее большинство юношей, писал стихи. И я понял — надо подаваться, конечно, на режиссёрский факультет. Годик перебьюсь, за это время сумею списаться как следует с Одессой, выясню условия приёма и на будущий год поступлю в мореходное училище.
Мгновенно всё решив, я поехал домой, взял свои документы, аттестат, тетрадочку стихов и отвёз в приёмную комиссию ВГИКа.
После подачи документов я выяснил, что выбрал факультет, где толпилось двадцать пять претендентов на одно место. Двадцать пять! И сейчас и тогда такой конкурс считался очень внушительным, просто огромным.
Надо признаться, что к кино я не питал тогда никаких тёплых чувств, фильмов видел мало, предпочитал посещать театры. Моё кинематографическое невежество было поистине катастрофическим.
Первый вступительный экзамен — рецензия на фильм, название которого мы должны узнать только в просмотровом зале. Так что подготовиться заранее не представлялось возможным. Фильмом оказался «Депутат Балтики» режиссёров Александра Зархи и Иосифа Хейфица. Фильм мне понравился чрезвычайно. Но в рецензии, написанной по школьным стандартам, я толком не смог объяснить, что же именно произвело на меня впечатление.
Поставили мне за эту работу тройку.
Второй экзамен назывался загадочно: «Письменная работа». Мы явились в институт, нас загнали в аудиторию и заперли. На каждом столе лежал распечатанный на машинке рассказ А. Чехова «Жалобная книга». Этот маленький рассказ состоит из записей, оставленных проезжающими пассажирами в вокзальной жалобной книге: «Подъезжая к сией станцыи и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа. И. Ярмонкин…» «Жандармиха ездила вчера с буфетчиком Костькой за реку. Желаем всего лучшего. Не унывай, жандарм!..» «Прошу в жалобной книге не писать посторонних вещей. За начальника станции Иванов 7-й…» «Хоть ты и седьмой, а дурак…» и т. д. Задание заключалось в следующем: на свой вкус выбрать три любые записи и охарактеризовать людей, которые их оставили. Короче говоря, требовалось создать три литературных портрета.
Я умел писать стихи «под Маяковского», «под Есенина», «под Надсона», улавливая литературную манеру того или иного поэта. Я понял, что сейчас мне надо сочинить рассказы «под Чехова». Я сообразил также, что хорошо, если эти три новеллы будут разными по форме. Одну новеллу я записал в виде письма, другую как отрывок из дневника, а третью как рассказ от автора. Я постарался максимально соблюсти чеховскую интонацию, чеховскую манеру письма, чеховский язык. Очевидно, мне это в какой-то степени удалось: я получил пятёрку.
Теперь предстояла главная экзекуция — собеседование! Про этот экзамен в институте ходили легенды. На коллоквиуме могли задать вопрос о чём угодно, про кого угодно, как угодно. Могли заставить сыграть актёрский этюд на любую тему, попросить спеть, станцевать, походить на руках… Пытка для каждого выдумывалась индивидуально.
Основная задача приёмной комиссии — поставить абитуриента в безвыходное положение и посмотреть, как он будет выпутываться.
Для собеседования необходимо было также приготовить отрывок прозы, стихотворение, басню и прочесть их с художественным, артистическим мастерством.
Проникнутый фатальным настроением, не ждущий ничего хорошего, я понуро вошёл в зал, где сидели мучители, изображающие приёмную комиссию. Кроме того, меня угнетало одно обстоятельство. На мне был надет единственный мой пиджак с большими заплатами на локтях. Мне ужасно хотелось скрыть от комиссии свою бедность. (Это сейчас не стыдятся заплат и даже, наоборот, выставляют их напоказ, гордятся ими.) Я же тогда старался как-то скрутить рукава и подогнуть локти, чтобы было незаметно.
Первый вопрос мне задали довольно абстрактный:
— Скажите, что вы читали?
Я как-то растерялся, оробел и, наверное, поэтому ответил нахально:
— Ну, Пушкина, Лермонтова, и вообще я для своего возраста читал много!
В комиссии почему-то засмеялись. Потом меня спросили, помню ли я картину Репина «Не ждали». Репин был одним из немногих художников, которых я в то время знал. И я ответил с гордостью, что да, помню.