— Сеньор Пинелли! — окликнули его снова. — Вы отвлеклись.
Незнакомца звал породистый рослый человек, с брезгливою миной осматривавший кабак. Вынув усыпанную бриллиантами табакерку, сунул в широкие, хищно раздувающиеся ноздри щепоть табаку, нетерпеливо постучал пальцами:
— Это невежливо.
— Иду, — Пинелли досадливо пожал плечами, улыбкою извинился перед Бармой и сказал: — Вы мне понравились. Я мог бы дать вам несколько уроков. Не теперь, нет. Теперь я добываю деньги игрой. Завтра, в это же время.
— Можно и завтра, — равнодушно кивнул Барма. — А лучше на ту осень, лет через восемь.
Пинелли обидчиво моргнул, хотел возразить, но его снова позвали.
— Иду, иду, господин Фишер!
— Вино-то доброе? — спросил Барма, принюхиваясь. Брызнул на пальцы и начал смывать рисунок.
— Всех эдаким потчую, — целовальник блудливо увел глаза.
— Ну-ко глони!
— Не пью я, душа не принимает, — замахал кабатчик руками.
— Оно и видно, — ухмыльнулся Барма и потянул кабатчика за шишковатый сизый нос.
— Ваша ставка бита, — донесся из угла добродушный, пожалуй, даже извиняющийся голос Пинелли. — Желаете повторить? — спросил он, придвигая выигранную драгоценную табакерку.
— Мне жаль, сеньор, — развел руками Фишер. — Но я, кажется, в дым проигрался. Впрочем, могу поставить вот этот солитер, подарок курфюрста саксонского.
— Вы умеете проигрывать, господин Фишер.
— Друг мой, — Фишер хватил медовухи, отчего крепкий двойной кадык его заходил челноком. — Друг мой, случалось, за один присест я проигрывал целые состояния. Наутро отыгрывал их. Скупость, как превосходно выразился обожаемый мною Гораций, страсть низких. Но солитер я приберегу. А вот это кольцо — оно мне менее дорого, — если позволите, поставлю. Карта пойдет, я уверен.
— Не сомневаюсь, господин Фишер. От всей души желаю вам отыграться.
— Не пьешь, значит? — зловеще ухмыльнулся Барма, поднимаясь. Кулак не без намека постукивал по столешнице. Жилистый, жесткий кулак. Такой мимо скулы не ударит. — Нос-то пошто сизый?
— Дак обморозил, милок. С кем не бывает? — юлил кабатчик, соображая, как бы ему поскорей исчезнуть. — Ты пей, пей, паренек! Я хозяин тороватый.
— Не разорись смотри. Давай-ка я тебя угощу. Пей, сколь душа примет.
Пришлось покориться и пить то пойло, в которое сам же сливал опивки, добавлял мухомора, белены и всякого дурнопьяна. Чан, из которого черпал, был нечист, но, кроме кабатчика, об этом никто не ведал. И все же выпить ему пришлось. Закрыв глаза и стараясь не выказать брезгливости, опрокинул в себя всю братину. Опорожнив, радостно перекрестился: «Не стошнило, слава те осподи!»
— Пей, Кирша! — Теперь и Барма успокоился, однако сам пить не стал и велел подать себе сбитеню.
— Сам-то чего ж?
— Дух бражный не выношу… И рожа эта шибко противна, — кивнул Барма в сторону кабатчика.
— Рожа страховидная, — хрустя хрящиком стерляжьим, поддакнул Кирша, не заметив кривой хозяйской ухмылки.
«Теперь им хоть мочись в ковш — вылакают!» — злорадно думал кабатчик. Его только что вырвало. Ополоснув клюквенным соком нутро, стал снова за стойку и принялся мять живот. В животе урчало, а этих горлодеров не берет никакая отрава. Сидят, хлещут.
Однако дурная влага свое брала. С похмелья ковш да другой, и — глаза Киршины осоловели. Беда отступила в сторонку. Что будет завтра — увидим. А ноне пей на даровщинку!
— Дети-то есть? — поинтересовался Барма.
— Не. Живем двое — сеструха да я.
— Вот и пара. Двоих-то уж запрягать можно. Татарин кучером будет.
— С него станется, — тотчас загрустил Кирша. — За лошадей я не отработал. Ежели не уплачу — заберет сеструху. Такой уговор был. О-ох, разбередил ты мне душу! П-пойду, — он тяжело отклеился от лавки, с грохотом сдвинул стол, но пошатнулся.
— Куда? — подскочил к нему кабатчик. — А плата?
— Не шибко обпили. Ежели что — из пригона жижи добавишь.
— Дак он что, назьмом нас поил? — Кирша ощетинился, икнул. Все, что пил, пошло обратно.
— Может, и не назьмом. Да немногим лучше. Гляди, — Барма опрокинул чан, на дне которого в зловонной жиже кисла не то шапка, не то рукавица.
— Здесь стало несколько оживленно, — рассеянно заметил Фишер. — Вы, сеньор, ловите случай.
— Как прикажете вас понимать? — ощерился Пинелли, задетый его надменным тоном. Тем не менее выигрыш был велик. И по возможности, итальянец старался быть снисходительным к проигравшему.
— Ваши карты мечены, — жестко сказал Фишер и, щелкнув колодою итальянца, другой рукой подгреб к себе все, что проиграл.