— Что, братко, и тебя купили? — усмехнулся Барма. — Дорого ль оценили?
— Харч да одежа. Эй, хозяин! Дай денег. Мне надо одеться.
— Ступай на корабль, — оттолкнул его Фишер. — Жди.
— Этой мой брат, — сказал Барма. — Не обижай. Понял?
— Этой мой матрос, — с издевкой отозвался Фишер. — Я подписал с ним контракт. Понял?
— Я уплачу за него.
— Мне матросы нужнее денег.
— Давай меняться — голова за голову, — предложил Барма и выволок из-под стола пьяного немца. — Вот тоже мореход опытный. Бери. И целковый впридачу.
— Согласен, — кивнул Фишер, возвращая контракт. — Осталось вернуть камзол.
— Отдай, черт с ним, — брезгливо поморщился Барма. Тронув парик, посоветовал: — И мочалку эту скинь.
— Я пошутил, приятель, — возвращая рвань, которой снабдил обнищавшего Митю, сказал Фишер, стараясь расположить к себе братьев.
— А мы не шутим, господин. И так уж дошутились: иноземцам себя продаем, — сухо отозвался Барма.
— Да, да. Это обидно, — согласился уступчиво Фишер. Из-за стола, однако, не ушел. — Что делать, в этом мире все продажно.
— Все, кроме чести и родины, — отрезал Барма и отвернулся. — Ну, Митрий, рассказывай: где был, что видел?
— Был я, братко, на острове Матмае. С Камчатки пробирался туда.
— Знал бы, с кем контракт разрываю, — больше бы взял неустойку, — пробурчал Фишер и навострил ухо.
— Тот остров русский теперь, — повествовал Митя. — Как и все Курилы. Когда Матмай обжили — в обрат побежали. Штормом нас отнесло. Сколь времени носило — точно не скажу. Запасы кончились скоро… Поумирали многие наши. Лишь троим берег увидать довелось. Да и то одного сразу же схоронили. Нас тамошние жители подобрали. Потом и товарища моего не стало… Я, вишь, жив-здоров, пирую с тобой, — невесело закончил рассказ Митя.
— На Камчатку-то как попал?
— С казачьей командой. Где водою шел, где сухопутьем. Хотелось до оконечности земли добраться.
— И добрались? — живо повернулся к нему Фишер, с растущим интересом рассматривая моряка. Потрепала его жизнь. Молод, а глаза в сетке морщин. Голос печальный. Должно быть, пережил много, терял многих.
— Добрался, — тихо молвил Митя. В голосе должна бы звучать гордость: совершил невозможное. Звучала горечь.
— Слава богу, под землю не забрался, — усмехнулся Барма. — Здесь-то какими судьбами?
— Домой пробираюсь. Да прежде хотел передать царю карту… тех мест.
— Простая душа! — усмехнулся Барма. — До царя, как до бога.
— Я помогу вам, сударь, — предложил свои услуги Фишер, почуяв наживу. — Мы близко знакомы с одним князем. Он вхож к царю. Давайте мне вашу карту! — Он вспомнил Юшкова, с которым по приезде в Россию мельком виделся. Правда, тот принял его сухо, пожалуй, даже враждебно. Фишер не удивлялся: бывший дворецкий стал влиятельным придворным. «Карту, — прикинул Фишер, — можно с выгодой продать. Надо только выманить ее у этих простаков».
«Простаки» не слишком спешили расстаться с картой и говорили о своем.
— Отец-мать как, живы?
— Выслали их, братко. Ратмана помнишь?
— Бориса Петровича? Что он?
— Его заботами. И меня пытал. Забил бы насмерть. Да Дуня спасла.
— Где она, Тима? Где сестра наша? — вскинулся Митя.
— Здесь, в доме Юшкова. Скоро увидишь.
«Юшкова»?! — чуть не вскрикнул Фишер. У братьев и у него оказался общий знакомый, тот самый князь, с помощью которого Фишер намеревался проникнуть к царю.
— Вон что, — повесил голову Митя. — Дорогая цена. Повидать-то ее можно? Пустят к князю?
— Пустят. Айда грязь сначала отмоем.
— Постойте! — остановил их Фишер. — Вы нуждаетесь в деньгах. А я богат. Я могу купить вашу карту.
— Та карта не для продажи, — сухо отрезал Митя и, стряхнув с плеча руку Фишера, вышел. Барма, показав иностранцу нос, выбежал следом. Кирша ждал их у повозки.
Проехав три или четыре переулка, они оказались подле бани.
— Я тут побуду, — сказал Кирша, боявшийся отойти от своих лошадей. Братья разделись и сразу нырнули в парную.
— А ты стал еще телесней, — разглядывая застенчиво улыбавшегося брата, выйдя из бани, бурлил Барма. — Куда растешь-то?
Митя, переминаясь с ноги на ногу, затравленно озирался, зная, сколь несуразен его костюм: фламандская шапочка, английский камзол, российские лапоточки да еще тулупчик с чужого плеча, забывший о дне своего рождения.
— Тише, Тима, тише! На людях-то не шуми! — увещевал он своего шумливого, возбужденного встречей брата, нарочно приглушая медленный низкий бас.