Ах, Катерина, Катерина! Как хороша, как беспокойна была наша молодость! Ты многих переменила. Я тоже знал многих. Прошлое отболело, новая боль оцарапала сердце — княжна Юшкова. Разум от нее помутился. «Моя! Возьму!» — через три ступеньки прыгая на резное крыльцо, сквозь зубы твердил светлейший. Сердце то замирало, то колотилось все вбок и вниз почему-то. Князь удерживал сердце рукою, поднимал его выше. Оно снова опускалось и пухло.
— Вот они где, голуби! — прокричал князь с порога, сбив ставшего на пути дворецкого. — Взять! — от ткнул пальцем в Пиканов, в Киршу, в Пинелли. Эти ничем перед ним не провинились, да не все ли равно: одним больше, одним меньше.
Офицеры кинулись к братьям.
— Беги! — сказала Барме Дарья Борисовна. — Беги, Тима! Не давайся!
— Уколются, хоть и не еж я, — ухмыльнулся Барма и, обежав стол, кинулся навстречу Меншикову, но перед самым носом его нырнул под руку, ударив головой в живот. Князь переломился в поясе, лицом наткнулся на жесткий кулак Бармы. Кирша с Митей сломали офицера. Пинелли упал от удара Першина, и тот, навалившись на него, душил итальянца за горло. Барма кинулся на выручку, но Дарья Борисовна опередила его: сбила Першина подсвечником.
— Вяжите их! Ишь расшумелись! — сказала, всего лишь четырьмя словами подведя черту под своим прошлым. Да что заживо-то оплакивать себя: голова пока на плечах.
Светлейший был в беспамятстве, рвано дышал, всхлипывал, изо рта, из носа хлестала кровь. Барма и Кирша связывали офицеров. Рядом, не зная, чем заняться, топтался Пинелли. Ему не приходилось у себя на родине видывать такие сцены. В России надо ко всему привыкать. «Драться надо, ежели нет выхода», — запоздало решил Пинелли и, подступив к Першину, потребовал:
— Отпустите его! Бить буду!
— Что, — рассмеялся Барма, — и тебя разобрало?
— Что ж будет-то, а? — потирая разгоревшиеся щеки, говорила Дарья Борисовна. — Что будет теперь, Тима?
Не за себя — за Барму и отца испугалась. Сейчас им не только в столице, во всей России места не сыщется.
— Уходить надо. Этих оставим, — отрывисто бросил Барма, все уже про себя решив. — Я бы на твоем месте взял с собой, что подороже.
Дарья Борисовна ткнулась влево, вправо, убежала в дальний угол комнаты и скоро вернулась оттуда с резной, даренной Бармою фигуркой.
— Вот безголовая, — пытаясь отнять у княжны крохотного костяного зайчонка, с ласковой укоризной молвил он. — Брось! Нам не до игрушек.
— Не дам! Не дам! — вскричала княжна и, спрятав зайчонка на груди, поманила Барму за собой. Скрывшись в опочивальне, прильнула к парню, и оба забылись. Долго ждали их Митя, Пинелли и Кирша. Светлейший пришел в себя, грозно повел вокруг обсиненными глазами.
— Вы скоро? — набравшись смелости, постучался в опочивальню Митя.
— Весь свет затмила, — шепнул Барма, обнимая напоследок княжну.
— И ты, и ты… — не выпуская его из объятий, говорила Дарья Борисовна.
— Осудят: с простолюдином связалась.
— Плюю на их суд! — гордо вскинула княжна голову. Вытряхнув драгоценности из ларчика, отдала Барме. — Не поминай лихом, Александр Данилыч, — церемонно поклонилась Меншикову, — и прости, что неласково обошлись.
— К Дуне, — сказал Барма, отвязывая вожжи. — Потом к Верке.
Добры соловые у светлейшего! Летят, как ласточки! Знай только вожжи натягивай.
— Коней-то после куда? — спросил Кирша, в душе надеясь, что хоть одна из этих холеных лошадей достанется ему.
— Считай, опять тебе повезло, — усмехнулся Барма, угадывая его мысли. — Смотри, не теряй боле!
— Теперь уж не потеряю! Ой-я! — счастливо вскричал ямщик.
Верку искали по многим кабакам — не нашли.
— Верно, сгинула, — жалея девку, вздохнул Барма. — Обошла ее судьба.
А Дуня упрямилась: «Поезжайте, — сказала. — Я Бориса Петровича ждать стану».
Барма сердился, еще больше морща и без того изрубленный складками лоб. Митя помалкивал, вздыхал. Дарья Борисовна торопила.
— Ехать надо, пока Меншиков не хватился.
Так вышло, что время и случай свели и породнили всех этих очень разных людей. И враг бывший, князь Юшков, стал вдруг предметом общей заботы. Он же был и причиною недовольства Бармы. Дарья Борисовна доказывала княгине, что оставаться здесь опасно и бессмысленно, но в душе одобряла решение Дуняши, восхищалась ее спокойным бесстрашием.