В углу, в каменной нише, высечен идол. Пасть раззявлена.
— Ты кто? — обернулся к Барме угрюмый хозяин. На руках, на ногах лязгнули цепи. Касаясь пола и стен, они высекали искры. Те искры пронизывали Барму — жгли или холодили, он не понял, но пронизывали насквозь, цепи терли, словно висели на нем самом.
— Я-то? — Барма ужал руки, словно желал скинуть с себя невидимые цепи, потер места, на которых они должны были висеть. — Не узнал разе? Барма я, человек в этом мире известный.
— Чо-то не признаю, — кандальник задумался, поскреб ногтями свалявшиеся кудлатые волосы и, словно пробуя слово на вес, повторил: — Бар-ма… Нет, не упомню. Да то не суть, — мужик снял с полки маленький в узорах бочонок, протянул Барме. — Смочи губы!
— Чем? Тут пусто, — Барма опрокинул бочонок — из него не текло, хоть, судя по весу, он был полон. Не пригубив, передал хозяину.
— У, сатанинское семя! — проворчал тот, когда в бочонке, а потом и в горле забулькало. — Чо делать умеешь? — спросил он, утолив жажду.
— Была бы дочь у тебя — внука бы сделал.
— Была… упокоилась, — гулко вздохнул мужик. Изо рта несло застарелым перегаром, но широкое лицо не обрюзгло, все еще было свежо и упруго. — Воевода наш ссильничал ее. Я его… — Он положил на горло толстые, как канат, пальцы, вздохнул снова.
— Святой человек, — стараясь развеять горе его, засмеялся Барма и снова подал хозяину бочонок, — прими крови Христовой.
Тот вскинул бочонок и огромными глотками принялся глотать.
— В цепи-то кто тебя заковал?
— Братья… Сами куда-то в леса утекли. Я пьян был, остался.
— Как же они бросили одного? Братья своих не бросают.
— Солдаты нагрянули. Клад искали, который разбойником спрятан.
— Нашли?!
— Дак его братья давно сыскали. С им и утекли. Меня здесь грехи отмаливать оставили.
— От души молишься, — расхохотался Барма, проникаясь к отшельнику все бо́льшим расположением. «Весел человек русский. Вот и в цепях не унывает. Да сколько плакать-то можно? Пора и посмеяться. Я вот смеюсь, хоть душа иной раз плачет». — А споришь с кем?
— С чертом каменным. Внушаю ему: мол, бочки-то я всех лучше лажу. Первым бондарем был у себя. Он успоряет.
«Клад-то наш улыбнулся!» — без особого сожаления подумал Барма. Он и верил в тот клад не слишком. Человек — вот клад. Человек все может. Заставь его только мозгами раскинуть. Ведь вот сидит в пещере темной этот чудак — бочки делает, дуги узорами украшает… Мне ли отчаиваться, когда есть Митя, Даша, Гонька, Кирша? И этого с собою возьму. Человек он веселый.
— А ты, случаем, не тот, который с хвостом, с копытами? — опорожнив почти полбочонка, запоздало испугался отшельник. — Винишка не было и вдруг потекло.
— Загустело, потому и не текло.
— В бога веруешь? — не отступал отшельник, украдкой обмахнув лоб.
— У меня свой бог, то сразу не поймешь. Но ежели страх берет — могу перекреститься. — Теперь и Барма осенил себя крестом в угоду отшельнику. — Отмачивай душу-то! Я той порою раскую цепи.
— На мне епитимья. Пока идол не скажет, что я лучший бондарь, воли мне не видать. Худым бондарем быть не желаю. Первым был, первым и останусь.
— Мастерство не от безделья приходит, от труда. На пустые споры тратишься.
— Все одно не уйду, пока черт не отпустит, — с мрачным упрямством заявил бондарь, отставив в сторону пустой бочонок.
— Ну так спроси его снова, кто лучший бондарь: ты или он? — посоветовал Барма, умышленно изменив порядок слов.
Отшельник послушался:
— Эй, кто лучший бондарь: я или ты?
— Ты-ы, — нехотя уступило чудовище.
— Я! Я! Я! — завопил отшельник, взмахнул руками — цепи спали.
— Вот чудо-то! — изумился Барма, поднимая цепь. Она была распилена. — Чудо-то рукотворное!
— Давно уж перетер их о камень. Гласа идолова ждал. Дождался, слава Христу.
— Молитвы помнишь какие, человек божий?
— Была охота! У меня свои молитвы.
— Думал, обвенчать меня сможешь. Невеста томится.
— Это по силам. — Человек снял с полки другой бочонок и, заявив, что вино святое, предложил глотнуть. — Сил прибавляет.
— А я не ослаб.
Барма позвал своих спутников в пещеру, и обряд венчания был закончен в два мига.
— Ну вот, любитеся, плодитеся, — напутствовал новобрачных отшельник.
Митя в своем журнале записал:
«На берегу озера нашли каменную яму. Клада в той яме не оказалось. Зато был мужик черный, страшный и в цепях. Иноком назвался, Иннокентием. Он и венчал Тиму с Дашей».