Это была довольно любопытная, но уже успевшая набить оскомину тема для размышлений: как получается, что один становится президентом, другой – бомжем, а третий – платным киллером, делающим для спецслужб грязную работу? Чем руководствуется судьба, когда прокладывает для людей маршруты и обозначает места конечных остановок? Или мы просто беспорядочно суетимся, как одноклеточные в капле стоячей воды из придорожной канавы?
Глеб вышел из машины и направился через площадь к подъезду. С каждым шагом здание, казалось, вырастало ввысь и вширь, нависая над ним своей закопченной громадиной, сверля холодными оценивающими взглядами бесчисленных окон и время от времени клацая беззубыми челюстями дверей, словно ему не терпелось поскорее сглотнуть долгожданную добычу. Каждый, кто так или иначе был связан с этим зданием, рисковал рано или поздно быть проглоченным. Конечно, времена теперь были не те, что раньше, но есть вещи, которые меняются очень медленно и неохотно, и здание, к подъезду которого направлялся Глеб Сиверов, относилось к разряду именно таких вещей.
Тяжелая дверь сдержанно громыхнула, захлопнувшись за его спиной. Старший лейтенант с траурной красно-черной повязкой на рукаве внимательно изучил предъявленное Глебом удостоверение капитана ФСБ Федора Суворова, едва заметно поморщившись: видимо, темные очки мешали ему сличить фото на удостоверении с оригиналом. Глеб снял очки, давая ему возможность оценить свое сходство с фотографией, и рассеянно кивнул, когда старший лейтенант отдал ему честь. Почему бы и нет? Сегодня работа этого парня заключалась в том, чтобы проверять документы и отдавать честь. Очень может быть, что через неделю он сменит свой мундирчик на полевую форму, а через две займет почетное место на обтянутом красным плюшем постаменте, в окружении знамен, венков и скорбящих родственников и сослуживцев. “Да нет, – подумал Глеб, разглядывая холеное лицо с уже наметившимся вторым подбородком и пухловатую белую руку с короткими пальцами, которая протягивала ему его удостоверение, – вряд ли. Этот – вряд ли. В его маршруте Чечня не значится."
Водружая на переносицу очки и пряча удостоверение в карман, он украдкой огляделся. Малахова, который совсем недавно получил чин генерал-майора, нигде не было видно. Глеб испытал острейшее желание развернуться на сто восемьдесят градусов и уйти, пока не стало слишком поздно. Где-то в недрах этого большого старого здания могло быть принято решение, что агент по кличке Слепой слишком много знает, и не существовало лучшего места для того, чтобы тихо и без помех взять человека, которому пришло время исчезнуть. Доверительные, почти приятельские отношения с Малаховым в данном случае стоили очень мало: новоиспеченный генерал был человеком долга, а простые и ясные понятия долга и чести в этом странном месте жутковатым образом искажались, порой до полной неузнаваемости.
Глеб оглянулся на дверь, и ему показалось, что до нее не меньше километра. Пухлощекий старший лейтенант смотрел на него с любопытством, словно спрашивая, чего он тут дожидается. Спохватившись, Глеб демонстративно посмотрел на часы, недовольно хмыкнул, как будто кто-то, с кем он договорился о встрече, беспардонно опаздывал, и двинулся вперед, больше не глядя на дежурного.
В зале, где стояли гробы, было людно, очень светло и невыносимо жарко из-за торчавших повсюду юпитеров на громыхающих штативах. Телевизионщики ползали вокруг с камерами на плечах, волоча за собой кабели, с одинаково постным выражением на лицах. Посмотрев на них, Глеб не шевельнул и бровью, но немедленно принялся незаметно маневрировать таким образом, чтобы все время держаться вне поля зрения камер. Это отвлекало от главного и вызывало глухое раздражение, тем более что один из людей, лежавших сейчас на постаменте в окружении Почетного караула, был ему хорошо знаком. В незапамятные времена они вместе были курсантами и даже начинали служить в одной части. Разумеется, доведись им встретиться теперь, этот человек не узнал бы своего однокашника.
. На какое-то время Глеб забыл и о том, что балансирует на лезвии ножа, и о странных полунамеках Малахова, который заманил его сюда. Те трое, что лежали здесь, заслуживали того, чтобы им отдали последние почести. Глядя на гробы, Глеб не испытывал сильных чувств, и виновата в этом была не привычка. Эти люди были офицерами, и смерть при исполнении служебного долга являлась для них такой же обыденной, всегда находящейся на расстоянии вытянутой руки вещью, как учебные стрельбы или хождение в наряд. В какой-то мере такой конец карьеры был более почетным, чем маршальские звезды на погонах или просто теплый кабинет где-нибудь в управлении. Смерть была частью их работы, она всегда кралась за ними по пятам, и, глядя на застывшие, бледные неживой восковой бледностью лица, Глеб Сиверов не стискивал зубы и не давал напыщенных клятв. Его никто не посвящал в подробности, и он понятия не имел, при каких обстоятельствах погибли эти трое, но на заднем плане сознания снова, в который уже раз за сегодняшнее утро, возникла мысль о том, что Малахов позвал его сюда неспроста. Он положил свой букет к остальным цветам и отступил в тень колонн, безотчетно шевеля пальцами, разминая суставы, словно его ждала работа. Ему подумалось, что это может оказаться правдой: там, в диких горах, полных вооруженных бородатых людей, было навалом работы для специалиста его профиля.
Он снова посмотрел на гробы. По крайней мере, один из этих людей был как раз специалистом его профиля, почти коллегой: по телевидению объявили, что он снайпер.
Он не вздрогнул, когда чья-то рука легла на его рукав чуть выше локтя, но все тело мгновенно пришло в состояние полной боевой готовности, как пистолет, у которого взвели курок.
– Капитан Суворов? – спросил чей-то голос. Тон вопроса был профессионально корректным, как и подобает в подобных случаях, когда вокруг слишком много не посвященной в подробности происходящего публики. Глеб тысячу раз слышал подобный тон и быстро оглядел зал из-под очков. Отсюда можно было попытаться убежать.
Попытаться – это да, но вот убежать…
– Да, – так же негромко и корректно ответил он, оборачиваясь.
Перед ним стоял высокий и гибкий, как клинок из хорошей стали, молодой человек в черном траурном костюме. Стрижка у него была короткая, челюсть квадратная, а глаза, без всякого выражения смотревшие на Глеба, блекло-голубые, тоже наводящие на мысли о стали и холодной воде, в которой, тихо позвякивая, плавают льдинки. Руки у молодого человека были большие, белые, с гибкими и наверняка очень сильными пальцами. Он был один, а это значило, что Глеба Сиверова здесь либо явно недооценивали, либо просто не собирались арестовывать.
«Да и какой смысл меня арестовывать? – подумал Слепой. – Что я дергаюсь? О каком аресте может идти речь? Арест – это тюрьма, следствие, суд. – Подумать страшно, чего такой подсудимый, как я, мог бы наговорить во время процесса… Нет, если меня решат убрать, то сделано это будет тихо и без официоза – шлеп, и нету. Тогда что ему надо? Неужели это Малахов решил поиграть в конспирацию? Черт бы его, в таком случае, побрал!»
– Пройдемте, – сказал молодой человек.
Глеб не стал задавать вопросов, которые все равно наверняка остались бы без ответа, и молча двинулся за молодым человеком, по пути пытаясь угадать, в каком тот чине. Лицо и фигура у него были лейтенантскими, челюсть и общее выражение лица могли бы принадлежать капитану, а вот глаза тянули на доброго подполковника.
В тупике коридора их встретили еще двое в штатском. Лица у этих двоих не выражали вообще ничего, словно они сбежали с собственных похорон, а фигурам мог бы позавидовать крупный половозрелый самец гориллы. Это уже были явные бодигарды, и Глеб с легким сердцем поднял руки, давая себя обыскать. Ситуация была странной, но не более того: когда убивают агента его уровня и класса, это делается быстро и без формальностей, чтобы не дать жертве ни малейшего шанса уйти или хотя бы поднять шум. И желательно на расстоянии – например, из снайперской винтовки.
Тяжелая дверь бесшумно распахнулась, и сопровождающий Глеба, жестом попросив его подождать, без доклада шагнул в кабинет. Глеб остался неподвижно стоять перед дверью, глядя на ее полированную поверхность и не делая попыток пообщаться с телохранителями: ребята были на работе, а в подобной обстановке у представителей их профессии начисто отсутствует общительность, не говоря уже о чувстве юмора. Они стояли по обе стороны двери, как гранитные утесы, заставляя Глеба чувствовать себя чем-то наподобие тонкого слоя сливочного масла между двумя мощными ломтями хлеба. От нечего делать он мысленно отрепетировал нападение на эту парочку с целью завладения оружием и пришел к выводу, что шансы у него пятьдесят на пятьдесят. Гадать о том, что ожидало его за дверью, не имело смысла; все и так должно было вот-вот проясниться.