Андрей Грачёв
Груз
Решил вспомнить, как всё началось. Смирился уже – ничего не изменить, так хоть постараюсь запомнить всё максимально подробно – кроме памяти у меня осталось только зрение. Это было как будто я проснулся, но продолжал спать – я видел потрескавшийся пожелтевший потолок, но и только. Ничего не слышу, ничего не чувствую – паника, страх, вот я мысленно уже вскочил с кровати и зову врача – но перед глазами всё тот же потрескавшийся пожелтевший потолок. Немного успокаиваюсь, пробую пошевелить сначала пальцами ног, потом рук – ничего. Прислушиваюсь к себе – ничего вообще, ни боли, ни дискомфорта, ни голода. Мне ни тепло, ни холодно. Пытаюсь крикнуть – рот не слушается меня. Понимаю, что не чувствую даже как дышу. Снова успокоился, в конце концов я ясно мыслю и помню, кто я – отец троих детей, инженер Мэтью Хьюз. Женат. Стоп, нет – мы разводимся. Точно, Карла и я не живём вместе. Так-так, пока ждём прихода врача или снижения действия лекарств (надеюсь я всё же в больнице, а не в Мексике на кушетке убитый дьявольским порошком) – попробуем восстановить события. Карла… Да, я всё ещё люблю её и развод даётся мне не легко, мальчики пока до конца не осознают, что происходит, но видят, что отец редко стал приходить домой. Им больно и они постоянно задают вопросы, на которые я не нахожу мужества честно ответить. Конец августа, скоро им снова в школу и я договорился с Карлой взять их с собой на рыбалку на пару недель. Отвезу их в Мичиган, поживём в палатке на берегу озера. Наши проблемы с Карлой не должны лишать детей родителей. Потом… Потом… Нет, мы не поехали – погода испортилась прямо накануне выезда, мальчики были очень расстроены, но вместо этого мы две недели развлекались в городе. Может и стоило выехать в дождь – не могут же все две недели быть дождливыми?
Я думал, что может я умер уже? Просто вижу последнее, что видел при жизни, как стоп-кадр. Нет, цвет потолка меняется – вечереет? Никогда не обращал внимания, как красиво и плавно меняется свет по мере того, как солнце садится. Ты просто отмечаешь для себя фазы дня – вот утро, вот день, вот закат, а вот ночь. Но вживую переход одной фазы в другую мы никогда не ощущаем. У нас просто нет на это времени – всегда куча дел, которые надо успеть сделать перед смертью. Однако, не надо вешать нос – чего бы со мной ни случилось, я ещё жив и в сознании.
Никто до сих пор не пришёл, и уже совсем темно. Как такое может быть в больнице? Там же всегда должен гореть свет, ну или хотя бы какие-то отсветы от приборов должны быть. Мутное тёмно-синее пятно потолка. Может я просто упал с лестницы, сломал позвоночник и валяюсь совершенно один на полу? Может меня не нашли? Я постоянно прислушиваюсь к себе в поисках признаков возвращения чувствительности. Но я всё ещё не ощущаю даже своего дыхания. Наверное, у меня сохнут глаза – я не могу моргнуть уже не один час. Плохо видно и хочется спать.
Я проснулся в каком-то другом месте – теперь я смотрю на фисташкового цвета стену с картиной. Три оленёнка у водопоя на окраине тёмного леса. Это хорошие новости – зрение снова острое, значит за мной ухаживают. Перевезли меня в другую палату. Теперь к плохим новостям – я всё ещё полностью парализован. Чёрт возьми да хоть бы болело всё! Лучше агония боли, чем пустота. Будто от меня остались одни мыслящие глаза. Как вообще это случилось? Где я? Что за странная больница с картинами на стенах палат? Я даже не знаю, какое сейчас время суток – свет однотонный, мягкий, наверное искусственный. Кто-то должен прийти и объяснить мне – что случилось, хотя бы на пальцах.
Интересно, я вдруг понял, что у меня вместе со всеми чувствами ушла и боль в колене, разбитом ещё в юности во времена работы на лесозаготовках. Мы пилили деревья и заваливали их, а потом здоровенная машина сносила им все ветки и сучки, нарезая аккуратными брёвнами. Опасная работёнка – всегда бывают случайности. Вот и мне так не свезло разок: Викерс пилил очень кривую секвойю, чтобы освободить место для работы с хорошими экземплярами и, падая, ствол развернуло – крона накрыла меня. Я счастливчик – отделался раздробленным коленом, которое все эти годы постоянно напоминало мне о том, как я везуч. Особенно в эти ненастные дни, которые я провёл со своими мальчиками. Это был конец августа, мой долгий отпуск по окончании большого проекта для НАСА подходил к концу, а ведь ещё надо было уладить кучу вопросов с разводом.
Не понимаю, как это происходит – я просто отключился и теперь точно могу сказать, что уже ночь. Силуэт оконной рамы расчерчивает крестом картину с оленями. Выглядит жутковато – тень смещена сильно выше центра картины. Да и сама картина как-то неидеально висит. Будто кто-то небрежно поправил её, случайно задев проходя мимо. Когда же наконец я увижу хоть кого-нибудь? Сколько я уже в таком состоянии? Может, мне пора смириться с тем, что я останусь таким до конца жизни? Маму хватит удар, когда она меня увидит в этом жалком и беспомощном состоянии. И второй, когда ей скажут, что она должна будет заботиться обо мне. Нет, как только я смогу хоть как-то взаимодействовать с окружающими – я сразу дам согласие на эвтаназию. Хотя, кого я обманываю? Я не смогу… Я хочу жить. Это ведь не конец – я читал о том, что с парализованными сейчас активно работают и есть большие успехи. Зачем я сразу в такой негатив ухожу? Это лишь несколько дней, люди годами выбираются из подобных состояний и в итоге встают с кровати. Может меня специально обездвижили, потому что я сильно травмирован? Всё это для моего же блага.