Анька Субботина замолчала. От жары и волнения парик у неё съехал назад. Анька вытирала узенький лобик платком.
– Так ведь ему сейчас за пятьдесят, наверное, – в раздумье сказала Олимпиада. – Что же он до этой Ритки не был женат, что ли?
– Был. Но первая жена умерла от какой-то тяжёлой болезни. А детей у них не было…
Анька, постоянно поправляя парик, ещё долго рассказывала про козни Горки Туголукова, не дающего бывшей жене, Ритке Питиримовой, устроить свою личную жизнь, но Олимпиада уже почти не слушала её. Почему-то виделся этот Горка Туголуков совсем в другом свете…
…Впервые Георгий Иванович Туголуков увидел эту странную женщину тоже в аллее парка, только парка другого – парка санатория «Горняк», где он отдыхал каждое лето по пятнадцать-двадцать дней. Женщина в просторном летнем платье вышагивала навстречу с ленивой небрежной осторожностью коровы. Так и прошлёпала мимо, жуя жвачку и даже не взглянув.
В обед врач-диетолог подвела её к столу, где сидел Георгий Иванович и ещё двое (муж и жена) и представила:
– Олимпиада Петровна Дворцова. У неё тоже второй стол. Прошу, как говорится, любить и жаловать!
Познакомились. Мужчины привстали, пожали ей руку. Дворцова по-хозяйски уселась, приняла от официантки тарелку с супом. Туголуков незаметно поглядывал на неё. Лет пятидесяти дама. Но хорошо сохранилась. Жуёт, – как и ходит: всё с той же медлительностью и равнодушием красивой статной коровы. Из такой, конечно, слова не вытянешь.
Туголуков поднялся, сказал «спасибо за компанию», придвинул стул, пошёл из зала. С карандашами у губ, подсчитывая калории, пенсионеры сидели за столиками в белых скатертях-чехлах как вдумчивые ленины.
После тихого часа она не пришла в столовую. Туголуков подумал, что просто не знает точного времени полдника. Но её не было и на ужине. Странно. Уехала, что ли? Или держит какую-нибудь диету?
Увидел её вечером на освещённой веранде, где под хитрый баян массовика-затейника люди кидались на стулья. Женщина сбила даже одного замухрышку на пол.
Ночью вспоминал почему-то глаза женщины после того, как та захватывала стул. Глаза её победно сверкали. Как будто схватили на миг свою молодость. И никакого вам коровьего равнодушия в них!..
Утром в конце завтрака, когда супруги ушли, он спросил у неё, откуда она приехала сюда отдыхать. Спросил из вежливости, просто чтобы не молчать.
Женщина замерла, точно раздумывая, ответить или не надо?
– Мы с вами вместе работаем, Георгий Иванович. На одном комбинате.
И залепила рот ложкой манной каши, словно чтобы ничего больше не говорить.
Половина отдыхающих вокруг была с комбината. Даже сам Петр Феоктистович Звонцов, директор, отдыхал сейчас здесь же. Правда, никто его на территории ни разу не встречал, но каждый чувствовал. Как что-то инфернальное, подземное, но на поверхности витающее в воздухе. Однажды он возник в солнце утренней столовой, где одновременно завтракало человек сто. И почему-то сильно удивился. Даже раскрыл рот. Но тут же пропал. Как гоблин в зале утреннего банка. Поэтому Туголуков ужасно обрадовался, узрев за своим столом ещё одну представительницу комбината, которая, в отличие от гоблина, никуда не исчезнет и не провалится, и сразу начал расспрашивать, в каком цеху она работает и кем.
– Я из отдела Никифорова. Чертёжница. Вы у нас не бываете. Незачем. От рейсшин и циркулей ещё никто не погиб…
– Верно, верно, уважаемая Олимпиада… как вас по отчеству?..
Из столовой мимо вдумчивых ленинов они шли уже вместе.
В клубе санатория, точно в пустом музее, лежали и стояли на нескольких столах одни только музыкальные инструменты. Каждый мог попробовать здесь свои силы. Георгий Иванович выбрал аккордеон. Довольно ловко коверкая пальцы, исполнил кубинскую румбу. Олимпиада всплеснула руками. Попросила ещё что-нибудь сыграть. «Георгий Иванович!» – «Хватит, – потупился музыкант с аккордеоном. – С детства это у меня. Мама заставляла». С рёвом сдвинул мех и поставил аккордеон обратно на стол. «Да вам же на танцах надо играть, Георгий Иванович!» – торопилась на солнце за музыкантом Олимпиада.