Фон Борринг кивает в ответ.
— Я не знаю, кто ты, — говорит фон Борринг, — но лучше бы тебе зайти в дом. Ты, кажется, устал. Поспи у меня.
— Спасибо за предложение, — отвечает Допплер, поднимаясь на ноги.
Но восхождение по лестнице оказывается ему не по силам, и фон Борринг спускается на несколько ступеней и протягивает ему руку. Поддерживаемый старым скаутом, Допплер, шатаясь, взбирается наверх и заходит в огромный дом. Старик протягивает ему стакан воды и провожает в бывшую родительскую спальню на втором этаже, где Допплер немедленно, как принято говорить о таких случаях, проваливается в сон без сновидений. Допплер ведь, в сущности, ничем не отличается от нас с вами. Если у него слипаются от усталости глаза, то сон его будет глубок. А если он вывихнул ногу, то она болит.
В течение дня фон Борринг несколько раз заходит взглянуть на Допплера. Скаутская присяга обязывает его делать хотя бы одно доброе дело в день (пункт три скаутского закона гласит: «Долг скаута быть полезным людям и помогать им. Долг этот превыше всего, и это означает, что скаут ради его выполнения всегда готов пожертвовать своим благополучием или безопасностью. Если скаут не знает, как лучше поступить, ему следует спросить себя: „Что велит мне долг?“, то есть „Что будет лучше для других?“ — и действовать соответственно. Скаут всегда готов спасти человеку жизнь и помочь раненому. И он обязан совершать хотя бы один добрый поступок каждый день»).
На семьдесят шестом году своего скаутства фон Борринг по-прежнему верен этому Обещанию и хотел бы следовать ему в точности, но жизнь не всегда дает такую возможность. Например, все последние месяцы фон Борринг почти не покидал усадьбу, занимался садом, наблюдал за птицами, и особых случаев помочь ближнему ему не представлялось. В общем, норму он не выполнил, и недостача добрых дел близилась к сотне, как тут само провидение послало ему Допплера. С ним у фон Борринга появился шанс исполнить свой скаутский долг в полном объеме. Это отличный пример так называемой win-win situation — взаимовыгодных отношений, когда никто не оказывается в проигрыше. Выигрывают все. За исключением разве что Май Бритт. Но она, строго говоря, не член этого уравнения. Она скорее человеческий фактор, который, как известно, крайне редко принимается во внимание в математических задачах.
Проснувшись в пятом часу вечера, Допплер обнаружил, что нога его зафиксирована шиной из дощечек, сучков и прочего найденного фон Боррингом подручного материала, а сверху обложена ватой и затянута простыней. И пусть все это вызывает в памяти фронтовой лазарет времен крымской войны, зато нога в покое и больше не болит, а от стоящего на ночном столике подноса, закрытого серебряным колпаком, растекаются прекрасные запахи. Сам фон Борринг сидит на стуле у кровати и улыбается почти по-отечески, а потом открывает поднос, и на нем оказывается такой обед, при виде которого упомянутая Анна Каренина с приятельницами сто бы раз подумали, прежде чем кидаться под поезд.
— Ну-ка, садитесь, молодой человек, — говорит фон Борринг, подсовывая Допплеру под спину пару старинных толстых подушек. Потом он ставит ему на живот поднос и желает приятного аппетита.
— Приготовлено по рецепту моей мамы*, — поясняет он. — Я попробовал кусочек, вкус отменный.
На обед сегодня дрозд. Пригодился-таки для дела. Хотя, по правде говоря, мысль, что птицу можно пустить в готовку, была первой, которая пришла в голову фон Боррингу при виде подарка под дверью.
Дичь, подумал он. Не — ах, бедная птичка. Но — о, еда. Потому что хотя он и любит птиц, но не настолько страдает сентиментальностью, чтоб не употреблять их в пищу, когда сдохнут. Он человек практичный. Приученный скаутскими слетами к рачительности. И умеющий не смешивать два понятия: птица живая и неживая. Первых он изучает, к ним он неравнодушен. Но падаль — это падаль. Сам он птиц не убивает. Это и неприятно, и не встраивается в его систему хозяйствования, но стоит ему встретить птицу, предположительно умершую от естественных причин, как он не раздумывая пускает ее в готовку.