— Камни, — вспоминает Допплер. — Один круглый, другой — похожий на мрамор.
— Пробка.
Галочка.
Допплер напряженно думает. «Я справлюсь, черт побери. У меня получится».
— Сколько еще? — спрашивает он.
— Три, — отвечает фон Борринг.
Допплер закрывает глаза. Как же там все лежало? На карте была какая-то белая штука. Что же это было? Но кстати — карта. А под картой был сувенир и рядом с ним какая-то палочка-палочка.
— Кусок карты, — говорит Допплер, — хозяйственная тряпка, а рядом с ней… с нею рядом… — у Допплера вспотели ладони, — карандаш был рядом с ней, черт побери!
Какое облегчение, господи, что он вспомнил этот карандаш, и он выкрикивает: «Карандаш!» — это победа, торжество человека над материальным миром, вот что он ощущает, и вспоминается приятное чувство — быть отличником, а фон Борринг ставит три последние галочки, останавливает секундомер и углубляется в свою схему.
— Сильно, — говорит он. — Ты вспомнил все и за рекордное время. Я на это не рассчитывал, совершенно не рассчитывал. В тебе многое заложено. Ты не тот, за кого себя выдаешь.
— А за кого я себя выдаю? — спрашивает Допплер.
— За профана, — отвечает фон Борринг. — Хотя на самом деле ты человек просвещенный. Ты пытаешься не быть собой, а это всегда чревато катастрофой. Верь мне. Я видел это множество раз. Ты хочешь сбежать от самого себя. Но так не выйдет. Это невозможно*. Ты всегда будешь сам себя догонять, и, судя по сегодняшнему испытанию, процесс уже идет.
Оба испытующе смотрят друг на друга.
— В тебе это есть, — говорит фон Борринг.
— Что именно? — откликается Допплер.
— Ты можешь стать кем хочешь, — говорит фон Борринг. — И делать что захочешь.
— Я пытаюсь стать никем, — отвечает Допплер. — Никем не быть и ничего не делать.
— Вздор, — говорит фон Борринг. — Ты не понимаешь, что творишь. При известном старании, потрудившись, ты можешь стать таким, как я. Хотя я принял решение никогда больше этим не заниматься, но, учитывая продемонстрированные тобой сегодня таланты, я готов сделать это в самый последний раз и всему тебя научить.
— А кем я стану, если буду таким, как ты? — спрашивает Допплер.
— Скаутом, — отвечает фон Борринг гордо.
— Даже и не думай, — говорит Допплер. — Я не стану скаутом. Я не люблю людей. Особенно когда они собираются в отряды и вместе занимаются чем-то на природе.
— Вот тут ты ошибаешься, — отвечает фон Борринг. — Ты тянешься к людям. Я вижу это в тебе. Точь-в-точь как я видел это в сотнях молодых ребят десятки лет подряд. Они приезжают насупленные, наглухо закрытые, настроенные бойкотировать все душеполезные мероприятия, но я облекаю их доверием, отношусь к ним как к взрослым, и буквально за несколько дней они меняются, а в конце лета именно эти ребята больше всех не хотят уезжать. Рыдают и просят позволить им остаться. И еще много месяцев пишут письма*. Родители не знают, как меня отблагодарить. Ты такой же подросток. И я выращу из тебя скаута. Но тебе придется тяжело. Будь готов к тому, что нянчиться с тобой никто не станет. Это труд, и тяжелый. — Фон Борринг протягивает Допплеру руку, тот берет ее сперва опасливо, но потом делает над собой усилие и крепко, по-настоящему пожимает ее.
— Ты считаешь, что разбираешься в людях? — спрашивает Допплер.
— Да, — отвечает фон Борринг.
И, продолжая держать Допплера за руку, он встает по стойке «смирно» и запевает:
* насчет игры в Кима.
Кимом звали героя одноименного романа Редьярда Киплинга. Родители у него были англичане, но вырос он в Индии и не на шутку увлекся местными обычаями, стал одеваться как индус и знался только с ними, пока не попал в плен к английскому офицеру, который быстро смекнул, что у мальчика уникальный дар — он необыкновенно наблюдателен. Он умел все рассмотреть, все приметить, запомнить, и ничто индийское не было ему чуждо. Столь редкостное сочетание показалось офицеру настолько многообещающим, что Кима стали использовать как шпиона. Он был прирожденный разведчик. И чтобы скауты не играли в Кима, такое просто невозможно.
13