— Садитесь, — приказал полицейский в пальто.
— Почему?! По какому праву?!
Он не стал утруждать себя объяснениями, я получил удар в спину и влетел в машину. Споткнувшись о свой бедный чемодан, я оказался на коленях на полу салона, застеленного дырявой резиной.
«Пальто» село рядом со мной, удовлетворенно вздохнув.
Автомобиль тронулся с места.
Все молчали. Я старался разобраться в ситуации. Неужели они следили за мной от самого дома Драве? Уверен, что нет. Абсолютно уверен. Мне показалось, что я видел автомобиль — эту здоровую черную машину — напротив моего дома.
Точно, они устроили ловушку у дома. На счастье!
Чтобы выкрутиться, я должен был понять смысл действий полицейских. Это было несложно. Они хотели найти второго свидетеля, то есть меня. Я ведь по глупости сказал Ферри свое имя, когда мы знакомились в верхнем салоне Драве. К тому же он знал, на какой улице я живу — ведь я сам попросил высадить меня почти у дома. Полицейские навели кое-какие справки, узнали, кто я и откуда.
Я призвал себя к спокойствию. Хотелось оставаться оптимистом.
Они, наверное, спросят меня, где я провел ночь, и особенно будут интересоваться, откуда у меня права Ферри.
«Фрегат» остановился у серого дома. Над дверью висело знамя, с которым я сравнивал себя совсем недавно.
— Проходите!
В коридоре сотрудники обсуждали прошедшее Рождество.
Кабинеты, деревянные скамейки, плакаты, зеленые рефлекторы, запах чернил, заплесневелой бумаги, пота…
Они больше не грубили — ограничились ударом в спину возле машины. Изо всех сил я продолжал надеяться. Опасность, которая становится явью, уже не так пугает.
«Спокойно. Я провел ночь в одном из бистро в квартале. Там было полно людей, поэтому меня не заметили. А что касается этих пропавших прав…
Так вот, что касается этих пропавших прав, то я подобрал их в машине Ферри. Подумал, что они выпали из моего кармана, а ошибку заметил слишком поздно.
Буду придерживаться этих показаний.
Они не могут ничего иметь против меня».
Я с яростью повторял эти слова, словно хотел убедить самого себя. Если я поверю, то обязательно выпутаюсь.
Потом я стал думать о мадам Драве. Я жалел, что не спросил ее имя, мне было бы проще думать о ней. Никогда еще я не встречал такого удивительного существа. Она обладала необыкновенной силой воли, редкой сообразительностью и вместе с тем была слаба и одинока. Мы принадлежали к одной расе — я и она.
Инспектор в пальто рассказывал коллеге об играх своих детей, а тот заворачивал сломанную сигарету в клейкую бумагу. Для них сегодняшний день, несмотря на следствие, останется Рождеством.
Где-то дома у них стояли елки, горели огни, смеялись дети, столы ломились от яств. Они принесли в это зловещее учреждение немного домашнего рождественского блеска.
— Эрбэн!
Инспектор, одетый в меховую куртку, резким движением указал мне на дверь кабинета.
Мужчина лет пятидесяти, с комической лысиной, делавшей его череп похожим на картонный муляж, сидел за огромным, заваленным бумагами столом. У него был толстый и совершенно круглый нос, который словно положили на черную щетку усов.
Он показал мне на стул, обтянутый шероховатой кожей, местами разодранной ногтями.
— Альберт Эрбэн?
Он говорил не глядя на меня, а уставясь на листок бумаги, испещренный мелкими карандашными записями.
— Да.
— Позавчера утром освобождены из тюрьмы Бомэтт?
Автоматически я поправил его:
— Нет, вчера утром.
Из-за двух бессонных ночей у меня исчезло чувство времени.
— Извините, вы правы, позавчера.
— Как вы приехали из Марселя?
— Ночным поездом.
— А затем?
Я пожал плечами. Теперь он уже смотрел на меня не отрываясь.
У него были спокойные глаза, но в глубине зрачков тлел опасный огонь.
— Я вернулся на квартиру своей матери, а потом воспользовался вновь обретенной свободой.
— Каким образом?
— Единственно возможным: болтался по улицам, заходил в бары, рассматривал автомобили, которые появились за время моего заключения. Знаете, за шесть лет мир успевает измениться. Трудно вот так родиться заново.
— Вы ходили на полуночную мессу? Ну, вот мы и подошли к главному, видимо, у него не было времени и желания ходить вокруг да около.
— Да.
— Во время службы одной даме стало плохо?
— Да… Мадам… — я скорчил гримасу, словно никак не мог вспомнить имя. — Древе или Драве, не так ли?